Да и нужно ли отговаривать? Когда-то они и сами немало чудили. Сколько раз самое обычное и пустое волокитство за хорошенькими женщинами приходилось выдавать за пылкую любовь! К тому же появление молодой, красивой женщины в стане при этой унылой, скучной жизни сулило все-таки какое-то разнообразие и могло внутренне подтянуть их, удержать от апатии, которая давила камнем. Пусть Ведерников через неделю-другую покинет свою красотку. Не первая она у него. Но все-таки перед их взором промелькнет новый человек, свежее лицо…
Как-то утром, во время завтрака, Ведерников не без торжественных ноток в голосе сказал:
– Итак, братья офицеры, я сейчас уезжаю. Вернусь либо счастливцем вместе с ней, либо презренным одиноким бродягой… бродягой на всю жизнь.
– Ну, дай тебе бог удачи, Гриша, – со вздохом напутствовал его Кибальников.
…И вот Ведерников приближался к коммуне. День стоял ласковый и яркий, шелковистый мягкий ветерок пробегал по листве прибрежных кустов, разбрасывал по глади реки продолговатые пятна ряби. Было то время, когда, по предположению Ведерникова, в лагере коммуны Лукерья оставалась одна или на худой конец с помощницей. Прижимаясь к берегу, хоронясь под кронами нависших над рекой берез и тополей, Ведерников не подплыл, а скорее подполз почти к самой кухне. Не только возле шалашей, но и по всему коммунарскому берегу было тихо и пусто. Ведерников встал в обласке, чтобы обозреть берег в глубину, и сейчас же увидел Лукерью. Она сидела возле печки-времянки на табуретке, вытянув руки. Лицо ее показалось ему бледным и осунувшимся. Но долго наблюдать за ней у него не хватило терпения.
– Луша!
– Ой, кто меня? – испуганно вскочила с табуретки Лукерья, не зная еще точно, откуда донесся до нее чужой голос.
– Луша, это я, Григорий. За тобой я приехал. – Ведерников выскочил на берег, и она сразу же увидела его.
Она кинулась к нему, схватила за руки. Он привлек ее к себе и поцеловал в губы.
– Погибла я, Григорий, – упавшим голосом сказала Лукерья.
Он понял, что она начнет сейчас некстати рассказывать ему о себе что-то длинное-длинное.
– Потом, Луша, – отмахнулся он. – Собирайся скорей. Я жду тебя в обласке. Скорее, пока здесь никого нет.
Только теперь она поняла, о чем идет речь. Она испытующе посмотрела на него, сдерживая дрожь в губах, спросила:
– Ты увезешь меня?
– Скорее, Луша! Я люблю тебя, Луша, люблю. Понимаешь?
– Ну и увези меня… в Томск, на люди, чтоб никто не знал, где я, чтоб затерялась я, как капля в реке.
На несколько секунд она оцепенела и вдруг кинулась опрометью к своему шалашу.
– Только бы никто не пришел! Скорее иди… скорее, – шептал Ведерников, и каждая минута казалась ему нескончаемой.
Наконец Лукерья выскочила из шалаша. В руках у нее был деревянный сундучок, крашенный охрой. Она направилась к обласку, но вдруг остановилась, постояла и побежала к столам. Печка скрыла ее от его глаз, и он не видел,