– Все нормално, акил [2]. Чего подписать будэм?
– Пожалуйте к столу, – произнес Селянин, делая гостеприимные жесты. – Все готово… акт приемки, шампанское… ну и прочее, что бог послал… Отметим дело по русскому обычаю.
– Наш русски обычай очэн ха-арош, – с довольным вздохом заметил Бабаев. Несмотря на восточную внешность, он от России себя не отделял. Много в нем намешалось кровей, и хоть русской не было, зато была татарская. А ведь известно: русского поскреби, татарином запахнет.
Прихватив футляр с оружием, они направились к столу. Директор мигнул Дьяченко, тот разлил по рюмкам коньяк, а рыжая девица, стреляя глазками в Бабаева, придвинула к нему тарелку с копченой бастурмой. Чокнулись, выпили, закусили. Селянин побрызгал коньяком на пистолеты, сказал: «Пусть стреляется без промаха…» – после чего выпили по второй и расписались в актах. Сложив их аккуратной стопочкой, директор повернулся к Дьяченко:
– Дизайнерша куда запропастилась? Сбегай-ка, найди ее. Опять, наверное, художников своих песочит! А пора бы уже…
Он не договорил – открылась дверь, и вошла главный дизайнер ГТОЗ Нина Астахова. Не вошла, вплыла белым лебедем! Случайно ли, намеренно, была она в этот день чудо как хороша: фигура статная, лицо белое, глаза синие, чуть тронутые тенями, волосы цвета темного меда разметались по плечам. В свои тридцать пять она казалась юной девушкой, только какая девица могла сравниться с ней, с женщиной в расцвете красоты?…
И Бабаев, взглянув на нее, прошептал: «Гульбахар…» [3] – и замер, как громом пораженный.
Неловкая пауза была прервана директором, поднаторевшим в политике и общении с самыми разными людьми. Плеснув в фужер шампанского, он протянул его Астаховой и по-отечески улыбнулся.
– А вот и Ниночка, художник, красавица наша! Теперь в полном сборе комиссия! Знакомься, это Бабаев Али Саргонович из Москвы, главный приемщик. Полковник…
– В атставке, – с трудом выдавил Бабаев, не спуская с Нины глаз. Она тоже смотрела на него, и щеки женщины то бледнели, то наливались румянцем. На заводе было сотни четыре мужиков, и едва ли не все, кроме безнадежно пожилых, были влюблены в Астахову, но она слыла недотрогой и предпочтения никому не оказывала. Однако Бабаевым впечатлилась! Это было заметно не только по смене румянца и бледности, но и по глазам: они то метали синие молнии, то смотрели на Али Саргоновича с затаенной нежностью.
Директор подсунул Астаховой бумаги.
– Ты пей, пей, Нина… И вот здесь распишись…
Она пригубила шампанское и расписалась.
– Все, Юрий Петрович? Тогда я пойду.
– Нэт! – выкрикнул Бабаев. – Нэт! – И забормотал что-то неразборчивое, мешая персидские и арабские слова. Пищук с Селяниным с персидским и арабским не были знакомы и уловили только: джан… бишр… афсунгар… кумри… зарбану [4]… Но хоть не знали они этих слов, но догадались, что происходит