– Прошу прощения. Если честно, я задумался о концерте Моцарта. Первая часть в некотором отношении очень сложна, правда?
– Warum?[49]
– Ну, это ведь не обычная соната, за ней очень трудно следовать. Хотя, может быть, именно поэтому я так наслаждался концертом.
Она обернулась, подняла голову ко мне – я до сих пор вижу перед собой ее лицо с полураскрытыми губами. На миг мне почудилось, что она меня поцелует. Она сосредоточенно подыскивала слова, а я встревоженно глядел ей в глаза. Хозяин ресторанчика протиснулся мимо нас и распахнул дверь.
– Алан, вы можете следовать за розой?
– Простите, не понял?
– Под лучами солнца бутон распускается, а потом роза вянет и роняет лепестки. Вот это и есть Seligkeit[50].
Она остановилась на пороге, поблагодарила хозяина и похвалила его заведение.
На улице она снова повторила:
– Seligkeit. Ах, Алан, мне не следовало так шутить. Это невежливо. А вы так добры…
– Не я. Вы смотрели в зеркало. И видели себя.
– Когда-нибудь вы научите меня слушать музыку правильно, вот как вы сам. У меня не хватает ума…
– Конечно же хватает! Только здесь дело не в уме. А в крыльях.
– Ох, тогда я бы не была секретаршей в конторе Хансена.
– Тут это совершенно ни при чем.
– Ну, если бы у меня были крылья, я бы отсюда улетела. Далеко-далеко.
– А вот когда мы с вами слушали Моцарта, мне пришла в голову похожая мысль, только не такая печальная. Музыка для вас – как сад, правда? Как ваш собственный сад. Вот вы очень хорошо знаете английский, но такого не слышали.
– Какого такого? Расскажите.
– Здесь, возле струй, в тени журчащих,
Под сенью крон плодоносящих
Душа, отринув плен земной,
Взмывает птахою лесной:
На ветку сев, щебечет нежно,
Иль чистит перышки прилежно,
Или, готовая в отлет,
Крылами радужными бьет, —
продекламировал я.
– Ах, какая прелесть! – воскликнула Карин. – А как она чистит перышки? И чем?
Я объяснил.
– Ja, понятно. Я видела, как они это делают. Вот вы умеете слушать музыку, Алан, правда? Наверное, это тональная форма…
– Сонатная форма.
– Наводит на вас такие мысли. А когда оно было написано?
– Лет триста назад. Может быть, больше.
– Да, давно. Но я понимаю его чувства. Ой, чуть не забыла! Я хочу сохранить программку. Напишете на ней что-нибудь для меня?
Поразмыслив, я написал: «Карин! Ты, о Птица, смерти непричастна. Алан» – и поставил дату.
Карин поднесла программку к освещенной витрине, вслух прочитала написанное и вздохнула:
– Да, если бы я была птицей, я бы улетела. Но я не птица, поэтому поеду на автобусе. – Она порылась в сумке и попросила: – Алан, у вас, случайно, нет проездного жетона? Я свой не могу найти.
10
В гостиничном номере я сбросил туфли, улегся на кровать, не снимая рубашки, и заставил