Не в силах ни вразумить, ни рассмешить Эндрю, Ретт тихо сидел рядом с ним в наиболее тяжелые часы и минуты – только это, кажется, и могло вывести его из отчаяния.
Несмотря на то что Кэткарт Пурьер поносил «филистимлян-плантаторов», он никогда не подвергал сомнению традицию Чарльстона, согласно которой молодые джентльмены должны были погулять перед женитьбой. Отец Эндрю, полковник Джек Раванель, познакомил Ретта со спиртным и сопроводил юношу в публичный дом хозяйки мисс Полли, едва тому исполнилось пятнадцать лет.
Когда Ретт спустился в холл, старый Джек с усмешкой спросил:
– Ну, сэр. Что вы думаете теперь о любви?
– О любви? Разве это так называется?
После трехлетнего курса занятий у Кэткарта Пурьера Ретт научился хорошо считать, читать по-латыни (со словарем), знал имена всех английских монархов, начиная с Альфреда, и прелести самых хорошеньких женщин легкого поведения Чарльстона, а также то, что в покере стрит никогда-никогда не побьет флэш.
В том же году, когда присоединение Техаса обсуждалось в Сенате Соединенных Штатов, Кэткарт Пурьер опубликовал скандальное письмо. К чему Кэткарту было так выставлять свое мнение, осталось непонятным. Некоторые считали, что он завидует растущей славе поэта Генри Тимрода, другие отмечали, что именно «Чарльстонский Меркурий», некогда отказавшийся печатать стихотворение Кэткарта, опубликовал его возмутительное письмо (правда, с извинением редакции).
«Отмена федеральных законов, – писал Кэткарт Пурьер, – есть огромная глупость, а приверженцы ее – безрассудные глупцы. Разве может поверить любой разумный человек в то, что федеральное правительство разрешит каббале каролинских джентльменов определять, каким федеральным законам стоит подчиняться, а каким нет? Некоторые из этих джентльменов шепотом уже произносят страшное слово “отделение”. Надеюсь, если мистер Лэнгстон Батлер и иже с ним наконец решат покончить жизнь самоубийством, то сделают это тихо, не вовлекая остальных людей в свою глупость».
Хотя отец Ретта не мог вызвать Кэткарта Пурьера – негодяя, который насмеялся над всем, что было святого, – на дуэль, Лэнгстон сделал то, что было в его силах: убрал из-под влияния Пурьера своего сына.
Когда экипаж катился по Кинг-стрит, Лэнгстон сказал Ретту:
– Сенатор Уэйд Хэмптон нанял педагога для своих детей. Вот он и будет тебя учить… Надеюсь, ты еще не заразился изменническими взглядами.
Ретт смотрел на отцовское сердитое лицо и думал: «Ему хочется сделать меня таким же, как он». Выпрыгнув из экипажа, юноша проскочил за телегой с пивом и исчез из виду.
Томас Бонно отложил в сторону сеть, которую чинил.
– Что вы здесь делаете, молодой человек?
Улыбка Ретта была натянутой.
– Я надеялся, что мне здесь рады.
– Выходит, не так. Вы приносите только несчастья.
Держа в одной руке бинокль, а в другой книгу «Друг моряка», на улицу вышел Тунис.
В отчаянии Ретт произнес:
– В книге неверно описывается парусность