– Я не позволять обращаться с собой, как со злоумышленник! Я великий князь Григорий Холанчин, двоюродный брат его величества императора всея Руси!
– Поверьте, я глубоко сожалею, князь, – сурово ответил ему Пьер Бо, – но вы ни с того ни с сего ворвались в чужое спальное купе и грубо набросились на эту даму, напугав ее. Более того, вы нашли нормальным оглушить безо всякой на то причины трех проводников, среди которых, кстати, был и я, и вы должны понимать, что в подобных обстоятельствах ваше дальнейшее пребывание в поезде невозможно.
Русский посмотрел на Орхидею с нескрываемым удивлением:
– Произошел чудовищный ошибка! Я не имею чести знать эта дама, и я ничего не понимать. Ведь на табличке было написано: мадемуазель д’Оврэ, номер четыре…
– В последнюю минуту все поменялось.
– То есть… моя Лидия здесь нет? – спросил князь, почти готовый расплакаться.
– Похоже, что нет, – ответила генеральша. – Однако, вместо того чтобы причитать, вы бы лучше извинились перед мадам Бланшар. Или вы считаете нормальным врываться к кому-либо, как ураган, не говоря при этом ни слова?
– Не надо давать уроки вежливости князь Холанчин! Он принесет извинения, но разве вы не видеть, что он просто оторопел от восхищение: мадам красива, как пери[11] с берегов Волги! – в романтическом порыве воскликнул он. – Я очень грустно, что пугать вас, но я безумно влюблен в моя обожаемая Лидия! Я хотел бы жениться на ней… подарить ей жизнь королевы… строить замок для нее, бросать состояние к этим маленьким ножкам, но моя обожаемая Лидия предпочитать всему этому какой-то жалкий театришко… Она уехала, даже не подарив мне последний поцелуй!
Он выглядел настолько искренне безутешным, что Орхидея почувствовала, как в ней зарождается симпатия к этому светловолосому великану, лицо которого, несмотря на его усы и импозантные бакенбарды, было простодушным, как у ребенка.
– Любовь – это чувство сложное, – ласково сказала она. – И порой очень трудно бывает предположить, отплатит ли она нам взаимностью…
– Лидия всегда говорить, что любит Григория! Но тогда – почему?
– Если вы ей дарили драгоценности и меха, – сказала, как отрезала, мадам Лекур, – ей трудно было говорить вам что-либо иное. Сколько вам лет, князь?
– Двадцать восемь. А почему вы спрашиваете?
– Да потому, что уже пора бы получше разбираться в женщинах… особенно в тех, кто выступает на парижских подмостках. Они ветрены, в основном – корыстны, а главное, они очень дорожат своей свободой. На вашем месте я бы попыталась найти себе другую подругу. Для вас это не должно быть трудным…
– О, нет! Такая очаровательная женщина найти трудно!
– Но попробуйте! Париж полон красивыми дамами. Что же касается