– Кури, чего там. Только по мне лучше бы вообще никакого ОББ не было. Теперь слушай. Начальство уже задергалось. Звонили. С разных уровней. Говорили всякое, лучше тебе не слушать такого. Времени у нас с тобой практически нет. Доложи, какие приняты меры.
– Отрабатываем версию «левша», смотрим оружие… – Данилов помолчал, глядя, как начальник меряет шагами кабинет, затянулся глубоко, ткнул папиросу в пепельницу и продолжал: – Вещи, взятые у Минина, а также номера облигаций объявлены в розыск, кроме того, по накладным нам известны маркировки папирос и консервов, взятых на Башиловке и в магазине, ищем по рынкам.
– Быстрее работайте.
– Рынки – моя забота, – белозубо улыбнулся Серебровский, потянувшись своим большим и сильным телом.
Сергей ненавидел совещания. Он был человек дела.
Данилов любил его за простоту, за обостренное чувство товарищества, за оперативную хватку и необыкновенное мужество.
За много лет работы в милиции он знал людей, спокойно идущих под бандитские пули, но робеющих перед начальством. Серебровский оставался самим собой и на операциях, и на многочисленных предвоенных собраниях, на которых решались людские судьбы. На них Сергей говорил открыто, смело защищал товарищей по работе, не боясь ни взысканий, ни понижения в должности.
В МУР Серебровский вернулся из наркомата за два дня до войны, и Данилов был несказанно рад этому. Они работали вместе третий военный год, и Иван Александрович ощущал конкретную помощь, которую оказывал заместитель начальника его отделу.
– На рынках мои ребята посмотрят, – еще раз повторил Серебровский.
Начальник посмотрел на него внимательно и промолчал. Он подошел к напольным часам в черном узорчатом футляре, выполненном в виде башни, достал ключ и завел механизм боя.
Потом повернулся к Данилову и сказал:
– Ты, Иван, почему не в новой форме? Не получил?
– Получил, но зашился с делами, не успел погоны пристегнуть. Ребята обещали сделать.
– Так, теперь у меня к тебе последний вопрос, начальник ОББ…
Данилов понял, о чем пойдет разговор, и ему стало мучительно стыдно, такое чувство появлялось у него только в юности, в реальном училище, когда он, не выучив урока, вынужден был идти к доске.
– Серебровский бы сказал, – продолжал начальник, – «Что это за кровавая драма на Патриарших прудах?» А?
– Убит милиционер Потапов, неизвестный преступник погиб в перестрелке.
– Как у тебя все просто, Данилов. А что я жене Потапова скажу, двоим его детям?
– Вы так говорите, – Иван Александрович закатал желваками, – будто я его убил…
– Помолчи, Данилов, помолчи. Это с каких же пор по Москве бегают пацаны с оружием и типографским шрифтом? Что тебе известно об убитом?
– Пока ничего.
– Что за шрифт? Откуда? Что за пистолет?
– Баллисты дадут заключение после четырнадцати, эксперты работают со шрифтами, фотография убитого разослана по всем отделениям.
– Ладно,