– Коварство Судьи не знает границ, – бесцветным тоном отозвалась Гуннива.
«Как и всех его дружков».
– Я знала это, всегда знала, – голос Агнесс стал совсем печальным. – Одного только не понимаю: как женщина может быть настолько кровожадной? Что может так ожесточить ее сердце, что она начнет швыряться чужими жизнями? Ведь наше предназначение…
Гуннива так стиснула ручку гребня, что резьба до боли впилась ей в ладонь.
Но Агнесс вовремя осеклась. Или просто потеряла мысль, впав в полудрему. Пока она молчала, Гуннива успела заплести локоны госпожи в три свободные косы и, перевив их вместе, создать пышный узел. Фрейлина потянулась за склянкой с миндальным маслом, чтобы сбрызнуть им тусклые волосы королевы.
Агнесс очнулась от перезвона флаконов.
– Я, кажется, заснула. О, боги! – с этими словами она принялась щипать себя за щеки. – Захария Йохансон прибудет сегодня в полдень! Я должна быть готова!
– Вы поедете в порт?
– Нет. Сам Йохансон старший прибудет во дворец, а прибытие его флота мы будем наблюдать с балкона. Там уже установили необходимую оптику.
О том, что отец Петрика Йохансона – бывший глава Дома Весов, богатейший человек страны, промышленник, меценат, филантроп и прочая, и прочая – решил помочь короне в грядущей войне с Олоном, Гуннива услышала даже раньше Агнесс. Захария провел последние два года на Альбионе, не желая сотрудничать с Мейером, хотя многие считали, что он отошел в сторону, чтобы дать дорогу своему наследнику.
– Теперь займемся лицом Вашего Величества, – не терпящим возражений тоном заявила Гуннива. – Простите за дерзость, но вы будто из Хельхейма вернулись.
Из ящика туалетного стола появилась баночка легкого крема, шкатулка с пудрой и расписная коробочка с румянами. Агнесс покорно подставила лицо рукам фрейлины.
– Это ничего, Гуннива. Друзья должны быть честны со мной, ведь так?
– Разумеется.
– И я с ними.
– Как пожелаете.
Королева нахмурилась.
– Я так сильно обидела тебя?
– О чем вы, Ваше Величество? Я счастлива быть рядом в дни, когда…
– Не надо, – Агнесс легко накрыла холодной ладошкой пальцы Гуннивы, сжимающие пуховку. – Я знаю. Тебе было так больно, а я… Я просто не знала, как поступить, на меня давили, вот и… Я понимаю.
«Ничего ты не понимаешь!»
Больше всего фрейлине хотелось смести со стола весь этот фарфор, стекло, лицемерные рожи карт, растоптать виноград и душистые притирания.
«Ничего ты не понимаешь! Ничего! Что ты можешь понимать, нецелованная, нетронутая? Что ты можешь знать о моей боли, о моих потерях?!»
Злая слеза была стерта, так и не сорвавшись с ресниц.
– Спасибо… Агнесс. Когда-нибудь я справлюсь. Переживу.
– Ты очень сильная. Я восхищаюсь тобой, правда.
Гуннива проглотила откровенную ложь с улыбкой.
– Ну, вот вы и готовы принимать