Сейчас-то я верю и надеюсь, что она догадалась. И уже в тот момент ей стало ясно: наши корни так плотно сплетены друг с другом, толстая, заскорузлая кора в местах самых плотных сочленений так истончилась, обнажая с обеих сторон нежную сердцевину, что мы совершенно неразделимы. Меня не оставляет надежда, что Марни знала: мы обе готовы друг для друга на все – безоглядно, чего бы это ни стоило, во что бы то ни стало, на веки вечные.
Свадьба должна была состояться девять месяцев спустя после того, как Чарльз сделал предложение, в первую субботу августа. Я боялась, что их помолвка все изменит, но, к счастью, на устоявшемся порядке нашей повседневной жизни она не сказалась никак. Эти месяцы прошли как по маслу. Мы с Марни по-прежнему регулярно разговаривали друг с другом, иногда по несколько раз на неделе. Наши совместные пятничные ужины тоже никуда не делись, и, хотя застольная беседа частенько сворачивала на обсуждение приготовлений к свадьбе, откровенно говоря, я ожидала гораздо худшего. Так что, к огромному своему облегчению, я убедилась: мы по-прежнему те же, что и всегда.
В начале последнего уик-энда незамужней жизни Марни, вечером в пятницу, мы с ней сидели рядышком на полу в ее квартире и привязывали серебристые ярлычки с именами гостей к маленьким подарочным коробочкам с засахаренным миндалем. За предыдущие недели внушительный список дел, которые необходимо было закончить к свадьбе, изрядно поредел, и оставались лишь всякие мелочи, последние штрихи.
– Когда приезжает мать Чарльза? – спросила я. – Она остановится у вас?
Мне нужно было продеть тонкую серебряную нить через маленькую дырочку в бумаге, а кропотливость никогда не была моей сильной стороной.
– Эйлин? – переспросила Марни. – Ой. Я не знаю. Вряд ли. Хотя… Не знаю, где еще она может остановиться. Погоди-ка. – Она принесла из кухни ноутбук и открыла его, опустившись на диван. – Не знаю… – повторила она. – Очень надеюсь, что она будет жить в другом месте. Иначе мне придется застилать постель и все такое прочее.
– Я могу тебе помочь, – сказала я.
И мы перешли к меню, в каждом из которых следовало дыроколом пробить отверстия наверху, продеть в них ленту и завязать ее бантом.
Чарльз явился домой приблизительно через час. Было около девяти вечера. Стоило ему переступить порог, как мы немедленно поняли, что он не в духе: хлопнула входная дверь, грохнул брошенный на паркет портфель, а сам жених запыхтел, должно быть снимая пиджак и вешая его на перила лестницы.
– Схожу взгляну, как он там, – прошептала Марни.
Из коридора до меня доносился ее голос, негромкий и оживленный, мелодичный, звучавший практически как песня. И ответы Чарльза, резкие, сухие и отрывистые. И если поначалу он выплескивал на нее раздражение, накопившееся за день, то потом и ее голос