– Да, точно! Она говорит, что вы всегда были ее любимицей.
Я не могу удержаться и фыркаю, думая про себя: «А ты, Серенити, удачно вывернулась».
Вероятно, мой смешок не остался незамеченным, разговор за дверью смолкает. Я наклоняюсь ближе, чтобы получше слышать, и роняю велосипед. Пытаясь подхватить его, переступаю ногами и путаюсь в размотавшемся шарфе. Велосипед – и я вместе с ним – валится на журнальный столик, блюдо падает на пол и разбивается вдребезги.
Дверь распахивается, я смотрю вверх из кренделя велосипедной рамы, скрючившись под которой впопыхах собираю осколки.
– Что здесь происходит?
Серенити Джонс – женщина высокая; розовато-белые, как сахарная вата, волосы вихрятся у нее на голове, взбитые в высокую копну. Помада тоже светло-розовая, в тон прическе. У меня возникает странное чувство, что я уже где-то видела эту особу.
– Вы Серенити?
– Да. А с кем имею честь?
– Разве вы сами не знаете?
– Я обладаю даром предвидения, а не всеведения. Если бы я все знала, то жила бы на Парк-авеню, а свои сбережения хранила бы на Каймановых островах. – Голос у нее не сказать чтобы приятный: напоминает скрип пружин старого дивана; потом хозяйка замечает осколки фарфора в моей руке. – Господи, только этого еще не хватало! Это была гадальная чаша моей бабушки!
Я понятия не имею, что такое гадальная чаша, однако чувствую, что влипла.
– Простите, пожалуйста. Я случайно…
– Ты хоть представляешь, сколько ей лет? Это семейная реликвия! Хвала Младенцу Иисусу, моя мать умерла и не увидит этого. – Серенити подбирает с пола осколки и пытается сложить их, словно бы надеясь, что они могут волшебным образом срастись.
– Я могу попробовать склеить ее…
– Вряд ли у тебя это получится, если только ты не колдунья. Мои мать и бабушка обе переворачиваются сейчас в гробах, и все потому, что ты такая неуклюжая.
– Но если эта ваша реликвия такая ценная, зачем же вы оставили ее на столике в прихожей?
– А ты зачем приволокла сюда эту железяку? Видела же, что тут совсем нет места. Оставила бы на улице.
– Побоялась, что велосипед украдут, – честно отвечаю я, поднимаясь на ноги. – Послушайте, давайте я заплачу вам за эту чашу.
– Дорогуша, эта вещь дорогая, антикварная, сделанная еще в одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмом году. Тут не хватит твоих жалких денег, заработанных на продаже скаутских печенюшек.
– Да не продаю я никакое печенье. Я пришла сюда, чтобы вы мне погадали.
Серенити изумлена до глубины души:
– Еще чего не хватало! Я не работаю с детьми.
Ну неужели нельзя сделать исключение?
– На самом деле я старше, чем выгляжу. – Это правда: все принимают меня за пятиклашку, хотя я уже в восьмом.
Внезапно в дверном проеме возникает другая женщина – та самая, с которой ясновидящая проводила сеанс.
– Серенити? Вы в порядке?
Хозяйка спотыкается о раму велосипеда.
– Да, все хорошо. –