– Кроме того, не думаешь, что пора уже сменить обстановку и главное – компанию? Тебе еще не надоели эти нытики, изо дня в день разыгрывающие шекспировские страсти лишь потому, что им хочется согреться твоим сочувствием и вниманием? Или некая вздорная и придирчивая персона, которой полагается давным-давно мирно упокоиться на кладбище?
– Ну что вы! – быстро отозвалась я. – Как вы можете надоесть!
Его крепко сомкнутые губы опять изобразили подкову концами вверх – сейчас потому что господин Чжой действительно захотел улыбнуться, а не изобразить эмоцию.
– Дай тебе волю, ты бы так и просидела на том берегу, пока земной шар не прекратил свое существование! Ты даже не пытаешься выйти из нашего мира, добиться внимания и понимания людей…
– Да, потому что мне это не удастся! – перебила я. – Я ведь уже пробовала.
Старик раздраженно качнул головой.
– Уж очень ты быстро сдалась, девушка! Но сейчас все получится, я уверен.
– Потому что это для вас так важно?
– И потому что на этот раз я тебе помогу.
Господин Чжой смотрел на меня, и в его пронзительных темных глазах не было ни капли сомнения.
***
Евгений Чжой, которого друзья, а теперь и коллеги звали попросту Джой, скучал. Он не спеша потягивал из бокала спиртное с явным привкусом еловой хвои (на ощупь нашел в баре: а не все ли равно, что именно пить в два часа ночи?) и смотрел на не спящий, переливающийся огнями город с высоты двадцать четвертого этажа. Выше нас – только небо… Хотя имелись в Северокаменске здания куда выше, современней и выпендрёжней, Джой любил свой последний этаж с выходом на крышу и свой далеко не элитный район. Он первым встречал солнце – если уж находил на него такой стих; звездное небо не заслоняли никакие близстоящие многоэтажки; а чад от раскаленного летнего асфальта сдувало на середине пути сложно завихряющимся средь домов ветром.
Джой покачивал бокал с нескончаемым содержимым, разглядывая сквозь него пустую улицу с редко проносящимися ревущими в ночной тишине мотоциклами и машинами, и глухо тосковал. Глухо – потому что бессмысленно, непонятно о чем – а ведь он терпеть не мог бессмысленных телодвижений, настроений и тем более мыслей. «И скучно, и грустно, и некому руку пожать» – так, что ли? Докатился…
С другой стороны, подобное ощущение бессмысленности бытия было для него внове, он даже смаковал его, слегка гордился – вот наконец и запоздавший кризис тридцатилетия, все по-взрослому.
А ведь к этому самому возрасту он пришел с неплохими результатами. Собственный бизнес, уже не требующий работы по двадцать шесть часов в сутки; возможность помогать матери; пара машин, представительская и «какую не жалко», как говорит его безмозглая сестрица; любимая берлога – он не видел необходимости менять ее на более просторную и новую;