Карн опустился на пол и занял медитативную позицию, поджав под себя ноги. Он просканировал окружающую местность на предмет потенциальной опасности – ничего серьезного, только несколько животных не крупнее волка, да и те – не ближе чем в паре километров. Затем он приглушил восприятие и сфокусировался на глубинных слоях реальности. Все верно – мир смертных трясло и бросало из стороны в сторону, как драккар в девятибалльный шторм. Действительность трещала по всем швам, стонала от нестерпимой боли, скручивалась в фигуры, не подвластные даже римановой геометрии. Но клей, что использовал Творец в дни зарождения Вселенной, держал крепко, сохраняя общую целостность Ра.
Что радовало – в непосредственно близости Карн не заметил локальных разрывов. И все же – дождь, холод, темные наги эти, выползшие из своих тоннелей посреди бела дня…
Мидас в это время через пролом в стене выставил на улицу походные кружки и тарелки – простую деревянную утварь, которой они с Карном разжились в Радогосте (пусть хранят тебя твои боги, Огнеслав!). Пожрать было нечего, так что фригийский царь, прежде чем отойти ко сну, намеревался хотя бы побаловать желудок кипяточном. Для этой цели он еще на поляне у скал отломал стальной умбон от круглого щита одного из нагов. Умбон был довольно большим и вполне мог вместить в себя литра полтора. В общем, сойдет за импровизированный котелок.
А пока вода набиралась в подставленную тару, древний бог прислонился к стене спиной и принялся искоса наблюдать за их новым знакомцем. Заг насилу уговорил Антару перебраться с голого пола на его шерстяную рубаху, которую он расстелил подле печи. Парень был прав – кошке нужны все силы, какие только можно сберечь, а если она будет лежать на холодных бревнах – это лишние затраты на обогрев тела. Даже несмотря на температуру, которая у нактак-арин однозначно была – об этом недвусмысленно говорил стеклянный взгляд и нос, сухой, точно чешуя варана.
Кошка неотрывно смотрела в огонь, но ее зрачки не сужались, хотя должны были реагировать на яркий свет. Это был плохой признак и Зак не мог этого не понимать. Он сидел рядом с Антарой и что-то шептал, уткнувшись в ее густую шерсть. Периодически парень шмыгал носом и протирал глаза рукавом льняной рубашки, подол которой был изорван в клочья.
Внезапно Мидас почувствовал гнетущую темноту, зашевелившуюся глубоко в груди. Смотреть на все это было неприятно, больно. Но фригийский царь не жалел паренька, которому было от силы лет двадцать. Он знал, что жалость – последнее чувство, которое ему сейчас нужно.
Через некоторое время Зак, будто опомнившись, метнулся к своей сумке, и достал из нее неглубокую керамическую тарелку.