Благодаря приятельским отношениям с корпусным генералом и другими, не менее глупыми военными сановниками старой Австрии, он получал разные награды и ордена, которыми чрезвычайно гордился; он считал себя лучшим солдатом под луной, лучшим теоретиком стратегии и знатоком всех военных наук.
На полковых смотрах он любил поговорить с солдатами и всегда задавал им один и тот же вопрос: почему введенные в армии винтовки называются «манлихеровки[140]»?
В полку о нем говорили с насмешкой: «Ну вот, развел свою манлихеровину!»
Он был очень мстителен и губил тех из подчиненных офицеров, которые ему почему-либо не нравились. Если, например, кто-нибудь из них хотел жениться, он пересылал их прошения в высшую инстанцию, не забывая приложить от себя самые скверные рекомендации.
У полковника недоставало половины левого уха, которое ему отсек в дни его молодости противник на дуэли, возникшей из-за простой констатации факта, что Фридрих Краус фон Циллергут – большой дурак.
Если мы рассмотрим его умственные способности, то придем к заключению, что они были ничуть не выше тех, которыми мордастый Франц Иосиф Габсбург прославился в качестве общепризнанного идиота: то же безудержное словоизлияние, то же изобилие крайней наивности.
Однажды на банкете, в офицерском собрании, когда речь зашла о Шиллере, полковник Краус фон Циллергут ни с того ни с сего провозгласил:
– А я, господа, видел вчера паровой плуг, который приводился в движение локомотивом. Представьте, господа, локомотивом, да не одним, а двумя! Вижу дым, подхожу ближе, – оказывается, локомотив, а с другой стороны – другой. Скажите, господа, разве это не смешно? Два локомотива, как будто не хватало одного!
И, выдержав паузу, добавил:
– Когда весь бензин вышел, автомобиль принужден был остановиться. Это я тоже сам вчера видел. И после этого еще болтают об инерции, господа! Не едет, стоит, с места не трогается! Нет бензина. Ну не смешно ли?
При своей тупости полковник был чрезвычайно набожен. У него в квартире находился домашний алтарь. Полковник часто ходил на исповедь и к причастию в костел Св. Игнатия и с самого начала войны усердно молился за победу австрийского и германского оружия. Он смешивал христианство и мечты о германской гегемонии. Бог должен был помочь отнять имущество и землю у побежденных.
Его бесило, когда он читал в газетах, что опять привезли пленных.
– К чему возить сюда пленных? – говорил он. – Перестрелять всех! Никакой пощады! Плясать среди трупов! А в Сербии все гражданское население сжечь, всех до последнего человека. Детей прикончить штыками.
Он был ничем не хуже немецкого поэта Фирордта[141], опубликовавшего во время войны стихи, в которых он призывал Германию воспылать ненавистью к миллионам французских дьяволов и хладнокровно убивать их:
Пусть выше гор, до самых облаков
Людские