– А разве балерины не соблюдают диету? Режим?
– Да какая она балерина! Так, понты одни. На шесте этой балерине место. Танцует она где-то, но несерьёзно, больше для удовольствия и имиджа.
Я вопросов больше не задаю, но Либби не унимается:
– Дамиен в вопросах любви всегда был неприступным, осторожным. С девчонками встречался, но так… – приторно лыбится, – никому ничего не обещал. Ну, обычное дело – им же всем поголовно только секс подавай. Но эта только появилась в школе полгода назад, как они тут же снюхались. Она сразу его выделила, рядом села, мило так улыбалась, за плечи обнимала, в глаза ему заглядывала.
Не выдерживаю – хмыкаю, посмеиваясь.
– Да, тошнило всех! – соглашается новоявленная подруга. – Кроме самого Дамиена.
Либби бросает очередной долгий взгляд на Дамиена, и я легко считываю в нём почти слепое обожание.
– И Роузи она выжила по щелчку своих пальцев, – добавляет.
– Роузи?
– Да, была такая. Ничего особенного в целом, но красотка. Чуть на тебя, кстати, похожа. Дам потрахивал её иногда, а она рисовала себе вечное будущее рядом с ним.
– Покажи её! – прошу.
– А нету! Перевелась она в Доктора Байдена в Кокуитламе. Говорят, сбежала из-за всей этой истории с Дамом и его серьёзным отношением к своей Мелании. Похоже на правду…
Внезапно я её вижу: высокая, статная, вытянутая струной. Она не идёт, она шествует, модельно выбрасывая вперёд длинные ноги в светлых, почти белых джинсах, эффектно обтягивающих её ни разу не костлявую задницу. Её лицо сошло к нам, грешным, с обложки журнала: идеальная кожа, нос – моя концентрированная зависть, глаза цвета аквамарин и брови, взлетающие к вискам так, словно вопят: «я эксклюзивна!».
– Да! А я говорила! – констатирует подруга, с улыбкой изучая моё лицо.
А на нём – то ли шок, то ли абсолют зависти. Как ни крути, но рядом с этой королевой ты обречён быть только пешкой и ничем более. Ну, разве что, её ездовым конем, но это не обо мне.
У Дамиена на щеке, ближе к уху, есть родинка, не большая, но и не маленькая, тёмная, скорее круглая, нежели продолговатой формы. В детстве она бесила меня, и я, не гнушаясь быть гадкой, часто называла её птичьей какашкой:
– На тебя даже птицы срут так, что не отмывается! – не раз было ему сказано в пылу словесной перепалки.
– Вякнула гусеница с птичьими ногами! – отвечал он. – Что это за две нитки торчат из твоих шорт?
Да, у меня были худые ноги. Страшно худые, с торчащими коленками и голубыми прожилками вен на их сгибах. Дамиен называл меня жертвой Бухенвальда; надо отдать должное – он знал многие вещи и до безумия любил историю и Discovery Channel. И я снова ненавидела его, потому что этот подонок умудрился очаровать своими познаниями всех подружек на моём двенадцатом Дне Рождения и не только стать центром их внимания, но и уговорить заняться тем, что я терпеть не могла – играть в бутылочку. Наблюдать за тем, как каждая из предательниц млеет в его присутствии и молится, чтобы бутылочка