Мы вошли в дом-музей и спустились в подвал. Мы прошли на кухню, где за столом, укутавшись в тёплый плед, сидел парень. Перед ним стояла большая кружка с молоком, напротив – через стол, поставив локти на стол и уперев подбородок в кулаки, сидела Думкина.
Меня поразило бледное лицо парня, даже не бледное, а словно выбеленное известью, белое, как сода, но что ещё поразительнее – такие же белые волосы. Не седые, а именно белые. Если бы не отдельно торчащие волоски, можно было подумать, и волос нет, так они сливались с цветом лица. Такие же белые брови и ресницы. Тёмно-зелёные глаза смотрелись на фоне сплошной белизны совсем уж дьявольски, во мне даже шевельнулся на мгновение страх, как, наверное, бывает, когда смотришь в глаза дикому зверю, рыси какой-нибудь или волку. Тонкие губы – бледно-розовые, тоже, можно сказать, бесцветные. Казалось, это не лицо, а набросок лица, который художник не удосужился закончить до конца, словно не лицо, а шаблон, заготовка человека, на которой можно ещё бесконечно творить, рисовать, лепить и снова стирать, комкать и опять заново. Какие угодно черты легли бы на это лицо под умелой рукой мастера, пускай даже женские.
Парень сидел, молча уставившись на кружку молока, но взгляд его при этом казался расфокусированным. Я предположил, что ему лет двадцать, хотя благодаря своей необычной внешности он был словно вне какого-либо возраста.
– Три часа вот так сидит, не шелохнётся, – сказала Думкина, не отрывая взгляда от парня.
– Молчит? – спросил я.
– Молчит, пугается, если к нему подойти и мычит что-то похожее на «отойди», – сказал Цапкин и подошёл к парню, чтобы продемонстрировать. Тот вздрогнул, посмотрел на Цапкина и замычал: «Ото… отто…от…ото».
– Вот, – Цапкин будто был доволен результатом.
– И, кажется, он абсолютно не понимает, что мы говорим. – Марианна встала из-за стола и вышла с кухни.
Я услышал, как она поднимается по лестнице наверх. Цапкин отошёл от парня, и тот сразу успокоился, снова уставившись на кружку с молоком тем же расфокусированным взглядом. Я поднялся вслед за Марианной, поражённый увиденным, вскоре к нам присоединился Цапкин.
– Не боитесь его одного оставлять? – спросил я у Андрея Михайловича. На что он как-то неопределённо пожал плечами, словно сам ещё не знает, как правильно нужно относиться ко всей этой ситуации.
– Кажется, надо выпить. – Цапкин вопросительно посмотрел на нас с Марианной. Мы одобрительно кивнули. Я подумал, что пить до обеда то ещё удовольствие, но решил, что сегодня исключительный случай.
Андрей Михайлович ушёл в дом и вернулся с бутылкой вина, забыв бокалы и штопор. Пробку пришлось протолкнуть внутрь, и вместо того, чтобы всё-таки сходить за посудой, стали пить из горла, передавая бутылку друг другу.
– Ты, значит, ни при чём, стало быть? – начал Цапкин, обратившись ко мне.
– Андрей Михайлович! – Я начал уже раздражаться от его подозрений.
– Ладно,