Несколько секунд Аэций пристально рассматривал юношу.
– Ах вот как? Что же подвигло тебя к такому решению, могу я спросить? Позволь мне самому догадаться – эти разговоры про меня и Бонифация. Я прав?
– Если вы можете опровергнуть эти слухи, господин, с превеликим удовольствием буду служить вам и далее.
– Как это великодушно с твоей стороны! Есть, правда, один маленький факт, так, пустячок, который ускользнул от твоего внимания, Руфин. Тебе было приказано оставаться в Равенне и собирать информацию. Я тебя от твоих обязанностей не освобождал. С формальной точки зрения это делает тебя дезертиром – особенно, принимая во внимание status belli, существующий между мной и имперским правительством. Я мог бы тебя арестовать прямо здесь. Перефразируя Марка Аврелия, выражусь так: «Никогда не злоупотребляй доверием того, кто значительно тебя сильнее».
– У меня были определенные сомнения, господин, – возразил Тит. – Разве это меня не оправдывает?..
– Ох, избавь меня от этих речей, – оборвал его Аэций. – Честь… предательство… спасение Рима… et cetera, et cetera. Брут бы тобой гордился.
– Не такие уж это и неважные вещи, господин, – возмущенно вскричал Тит. – Послушайте, вы же и сами многого добились в Галлии: остановили франков в Нижней Германии, убедив их стать верными союзниками Рима; вынудили визиготов не переходить границы выделенных им территорий; заключили мир с бургундами. Зачем же, господин, враждовать с Бонифацием? Вместе вы могли бы вернуть Риму былое могущество – как Клавдий Готик и Аврелиан, Диоклетиан и Константин.
– Ты не тем занялся, Руфин, – сухо сказал Аэций. – Тебе следовало стать оратором. Я скажу тебе, что важно. Выживание. Не думаешь же ты на самом деле, что то, что я делаю в Галлии, я делаю ради славы Рима? Если же так, то ты еще больший глупец, нежели я предполагал. Пойми, слабакам нет места в этом мире. Как и Юлий Цезарь до меня, в Галлии я выстраиваю лишь стартовую площадку, которая позволит мне совладать с моими политическими врагами – кто они, ты и сам знаешь. – Нацарапав несколько слов на клочке пергамента, Аэций протянул его Титу. – Вот документ о твоем увольнении со службы. Я не забыл, что ты когда-то спас мне жизнь; полагаю, теперь мы квиты. – Он окинул Тита оценивающим взглядом. – Знаешь ли, тебе бы следовало меня держаться. Сколько тебе сейчас – двадцать шесть, двадцать семь? Я мог бы что-нибудь из тебя вылепить, сам же ты никогда ничего не добьешься. Мне так и видится твоя смерть – во имя Рима, конечно же – в каком-нибудь бою с варварами, в одном из Богом забытых уголков империи. Ну а теперь, – полководец указал на засыпанный документами стол, – мне нужно готовиться к переговорам – они еще не закончились. Будь добр опустить за собой занавеску.
Кипя от возмущения – то, как была обставлена его отставка, крепко уязвило самолюбие Тита, – Руфин-младший так дернул занавеску, что едва не вырвал ее из колец, на которых она держалась. Буквально на секунду, в тот момент, когда Аэций