Оливия Киттеридж. Элизабет Страут

не значило, что он был в нее влюблен. Больше того, эта ее природная сдержанность всколыхнула в нем новую, мощную волну страсти к Оливии. Резкие суждения Оливии, ее полные груди, бурные перепады настроения, внезапный низкий раскатистый смех – все это пробуждало в нем какое-то новое, мучительное желание, и порой, когда он погружался в нее в ночной тьме, ему представлялась не Дениз, а, странным образом, ее сильный молодой муж – неукротимость молодого мужчины, который отдается животной силе обладания, – и это приводило Генри Киттериджа в невероятное неистовство, как будто, любя свою жену, он вместе со всеми мужчинами мира любил всех женщин, таящих глубоко в себе темную, мшистую тайну земли.

      – О господи, – говорила Оливия, когда он скатывался с нее.

      В колледже Генри Тибодо играл в футбол – как и Генри Киттеридж.

      – Здорово было, правда? – спросил его однажды молодой Генри. Он приехал за Дениз чуть раньше времени и зашел в аптеку. – Слышать, как вопят трибуны. Видеть хороший пас и понимать, что ты его возьмешь. Ох, как же я это любил! – Он широко улыбнулся, его чистое лицо, казалось, излучало преломленный свет. – Обожал просто.

      – Подозреваю, я играл куда хуже вас, – сказал Генри Киттеридж.

      Он неплохо бегал и прыгал, но по-настоящему хорошим игроком так и не стал – не хватало агрессии. Ему было стыдно вспоминать, как перед каждой игрой на него накатывал страх. И какое облегчение он испытал, когда его отметки поползли вниз и спорт пришлось бросить.

      – Да я не так уж хорошо играл, – сказал Генри Тибодо, потирая затылок большой ладонью. – Просто мне очень нравилось.

      – Хорошо он играл, – вставила Дениз, надевая пальто. – Даже отлично. У чирлидерш был особый танец, специально для него одного. Пойдем же, Тибодо, пойдем, – позвала она застенчиво и с гордостью.

      – Кстати, – сказал Генри Тибодо, направляясь к двери, – мы скоро пригласим вас с Оливией на ужин.

      – Ох, да что вы, не стоит беспокоиться.

      Тогда, раньше, Дениз написала Оливии благодарственное письмо своим аккуратненьким мелким почерком. Оливия пробежала письмо взглядом и щелчком отправила через стол мужу.

      – Почерк такой же осторожный, как она сама, – сказала Оливия. – В жизни не встречала такого неказистого ребенка. Зачем она носит серое и бежевое, при ее-то бледности?

      – Не знаю, – подхватил Генри с воодушевлением, как будто и сам об этом задумывался. Но он не задумывался.

      – Простушка, – припечатала Оливия.

      Но Дениз вовсе не была простушкой. Она быстро считала в уме, она помнила все, что рассказывал ей Генри о лекарствах. В университете она специализировалась по зоологии и была знакома с молекулярными структурами. Иногда в перерыв она сидела на ящике в дальней комнате с «мерковским» медицинским пособием на коленях. Ее детское личико, в очках становившееся серьезным, принимало сосредоточенное выражение, коленки торчали, плечи были сгорблены. Симпатичная,