Джим поворчал немного, но уступил. Он объявил, однако, что в связи с близостью парохода, потерпевшего крушение, нам следует разговаривать как можно тише и только шепотом. Сверкнувшая при этом молния показала, что мы подошли уже вплотную к пароходу. Мы уцепились за веревку, свисавшую с во́рота[6], и при вязали к ней плот. Палуба была поднята с этой стороны очень высокой; взобравшись на нее, мы осторожно спустились вниз по ее скату к левому борту и направились к буфету, осторожно ощупывая дорогу ногами и широко раскидывая руки, чтобы не наткнуться как-нибудь на ванты, так как в темноте их совершенно нельзя было разглядеть. Вскоре мы добрались до перед него люка и спустились по лестнице. Вслед за этим мы оказались у раскрытых дверей капитанской каюты, но в то же мгновение, к величайшему своему изумлению, увидели в буфете свет и услышали там сдержанные голоса.
Джим прошептал, что чувствует себя не в своей тарелке, и посоветовал мне удалиться вместе с ним восвояси. Я одобрил его решение и собирался уже вернуться назад на плот, как вдруг услышал жалобный голос, который проговорил:
– Пожалуйста, не обижайте меня, ребята, я вас не выдам!
Другой голос возразил ему довольно громко:
– Ты лжешь, Джим Тернер! У тебя это вошло в привычку! Ты всегда требовал себе больше законной доли добычи, и тебе постоянно уступали, так как ты божился, что в противном случае нас выдашь. На этот раз ты повторил ту же самую шутку, но дело твое не выгорело. Мы прекрасно знаем, что ты самый подлый изменнический пес во всей округе!
Тем временем Джим отправился к плоту; во мне же разгорелось любопытство, и я сказал себе самому, что Том Сойер при таких обстоятельствах ни за что бы не попятился назад. Поэтому я и остался посмотреть, что будет дальше. Я стал на четвереньки в узеньком коридоре и пополз осторожно к буфету, так что под конец между мною и буфетом осталась всего лишь одна парад ная каюта. Я увидел там человека со связанными рука ми и ногами, лежавшего на полу; над ним стояли двое других: один из них держал