– Почему? – злобно прошипела Грыжа. – Почему ты мне жить мешаешь, а? Тише… тише, мразина… Тише, отродье… Вот что бывает с теми, кто мешает мне жить! Вот что бывает…
Но Маша не слышала её слов – боль затмила всё. Перед глазами взрывались алые пятна, из глотки вырвался вопль. Обжигающие импульсы метались по нервам и острыми лезвиями вонзались в мозг.
Наступила темнота.
Очнулась Маша на земле возле печки. Тут же завыла, корчась от невыносимой муки – боль колотилась в щеке и пульсирующей волной растекалась по всему лицу. Рассудок едва-едва удерживался за кошмарную реальность, балансируя на краю обморочной бездны.
Грыжа стояла рядом, возвышаясь над ней мрачной горой. Лицо из пунцового снова стало красным, ненависть в глазах сменилась отстранённостью. Она выглядела так, будто ничего не случилось. Капелька пота упала с кончика мясистого носа. Грыжа ладонью зачесала прилипшие ко лбу волосы назад, собрала рассыпавшуюся картошку в кастрюлю и вошла в дом.
Маша уже не выла, а скулила, делая порывистые вздохи. Ей хотелось снова провалиться в обморочную яму, чтобы ничего не чувствовать, ни о чём не думать. Она лежала на боку, мокрые растянутые треники и выцветшая рубашка липли к телу, взгляд застыл на небольшом участке земли, по которому ползла маленькая зелёная гусеница. Маша ей позавидовала, ведь у этой козявки ничего не болит. Ползёт себе и ползёт. Никто её не ударит, не сожжёт в печке-буржуйке.
Солнце палило нещадно, Маше казалось, что его лучи вонзаются в обожжённую щёку, причиняя ещё больше мучений. Жестокое солнце, не лучше Грыжи. Другое дело – луна. Прикрыв глаза, Маша представила себе ночное светило, и вроде как легче стало. Совсем чуть-чуть. В голову пришла здравая мысль: «Нужно уходить с солнцепёка. Уползать в свой закуток за печкой. Как гусеница».
И она поползла.
Каждое движение отдавалось дикой пульсацией в щеке, перед глазами всё расплывалось. С каждым, будто последним выдохом, с губ срывались капли слюны. На карачках поднялась по прогнившим ступеням, протиснулась в приоткрытую дверь. Силы покинули её ровно в тот момент, когда она заползла в своё ненадёжное убежище. Свернувшись калачиком на телогрейках, Маша всхлипнула и потеряла сознание.
А в комнате Грыжа откупорила бутыль мутного самогона, сделала несколько глотков прямо из горлышка и направилась в коридор, где в луже всё ещё валялось ведро. Нужно было снова топать к колодцу за водой, и Грыжу это бесило: таскать тяжести с её-то болью в животе? Но больше ведь некому, а картошку сварить надо.
Маша то пробуждалась, то впадала в беспамятство. Озноб сменялся жаром. Вечером из города вернулся Фёдор, он привёл с собой троих мужиков. Началась пьянка. Лёжа на телогрейках и тихонько постанывая, Маша слышала хохот, ругань. К постоянному кислому запаху добавилась густая вонь табачного дыма. К ночи гости ушли, в избе всё стихло.
У Маши поднялась температура. В бреду ей мерещились раскалённые