– Сын Маредж, внук Карионны, – сказал жрец, – зачем ты пришел?
– Хочу пройти обряд, – ответил Кьоники. – Найти настоящее имя.
Ки-Ронг вновь зарычал, но жрец не вздрогнул, даже не посмотрел на него. Не боялся.
– Обряд. – Глаза жреца блеснули из-под надвинутой шкуры. – А ты готов к нему?
– Готов, – кивнул Кьоники.
– Тогда прогони своего зверя, – велел жрец. – Ты должен остаться наедине с собой.
Ки-Ронг оскалился, и Кьоники наклонился к нему, прижался лбом ко лбу и прошептал:
– Пойду один, а ты жди меня. Беги, оставайся у края поля или возвращайся домой, но за мной не ходи. Я вернусь другим и позову тебя.
Ки-Ронг послушался, но неохотно, не сразу. Сперва медлил, кружил по пустырю, ловил невидимые цепочки следов, запоминал запахи. Но, в конце концов, скрылся в поле, среди зеленых побегов.
– Подойди к алтарю, – сказал жрец. – Умойся пеплом.
Кьоники послушался. Зачерпнул полные горсти золы, зажмурился и провел руками по лицу. На губах остался горький вкус. Растер ладони, – хлопья пепла, кружась, опустились на землю.
– Теперь иди в степь. – Жрец протянул ему кувшин, высокий, узкогорлый, покрытый темным узором. – Пой гимны Безымянному духу и предкам. Жди имя. Если пройдет три дня и три ночи, а ты ничего не услышишь – значит, ты не готов.
– Я готов, – повторил Кьоники и, не оглядываясь, пошел вперед.
Не останавливался, пока не исчезли из виду посевы и не растаяли запахи реки. Прислушался, – не доносится ли пение тех, кто трудится в поле? Но услышал лишь птичий щебет, стрекот сверчков и вздохи ветра среди соцветий и трав.
Сперва Кьоники повторял слова гимнов, но они казались тусклыми, рассыпались будто алтарный пепел. Во рту пересохло, голос стал сухим и ломким, и приходилось прерываться, чтобы сделать глоток из кувшина. Вода нагрелась, пахла теперь степью и жарким солнцем.
Кьоники замер, не допев мольбу Безымянному духу. Восхваления не помогут узнать взрослое имя. Но земля поможет.
Он закрыл глаза и потянулся мыслью к земле, увидел пути.
Он видел их всегда – сколько себя помнил. Они дрожали и звенели, прорезали почву и воздух, то алели, то серебрились. Порой меняли русла, как ручьи весной, порой – истончались или наливались гремящей силой. Он не сразу понял, что другие люди не видят эти потоки, Карионна объяснила ему, что это так. Если даже Карионна не различала пути, так что говорить о прочих? Но все же дороги, проложеные людьми, тянулись вдоль мерцающих нитей, и алтари возвышались над перехлестами незримых троп. Пути были жизнью земли, жилами, по которым текла сила.
Он мог прикоснуться, мог позвать стремительный поток. Но сейчас нужно было лишь слушать и ждать.
И