И, пожалуй, только Русь
Может дать названия.
Самозванцев же – сорвать,
Вслед на разный лад свища.
И отныне называть
Ими только кладбища.
Сталинское… Брежневское…
Ворошиловское…
Там, где похоронено лучшее
людское.
1984 год
ПИСЬМО К ГЕНЕРАЛЬНОМУ СЕКРЕТАРЮ
Товарищ Генеральный секретарь!
Еще витает дух почивших в бозе.
По правую от вас еще – главарь,
По левую, чуть сзади – мафиози.
Очки сверкают за спиной у вас,
Не круглые, но все-таки зловещи,
Готовые в два счета, хоть сейчас,
Как только им хоть чуточку проблещет.
Ветви поздно выряживать
почками —
Это древо прогнило в корню.
Зря пытаетесь язвы – цветочками,
Поливая три раза на дню.
Я помню прозорливейших отцов,
С историей играющих, как с сучкой.
И каждый начинал в конце концов
Не здесь, так там опутывать колючкой.
Как мог он ошибиться и сглупить?
Он завещал нам верить этим шляпам.
Как страшно, что могло бы так не быть
И подыхать пришлось мне с тем же
кляпом.
Пересылки, остроги и лобники
Есть на выбор любых величин.
Все мы в этой стране уголовники,
Всех судить нас за то, что молчим!
Я думаю, коль я еще живу.
Вдвойне, когда меня на рифы тащит.
Я далеко глядеть вас не прошу,
Но я прошу: оглядывайтесь чаще.
Благой порыв дать волю всем парам
Не означает скорый выход в море.
Я вас прошу не строить дальше храм,
Где кость на кость на кровяном растворе.
Бросьте в печь оловянным
солдатиком,
Если в чем-то не прав я насчет:
Волю дать мужикам бородатеньким,
Остальное само нарастет.
Где совесть не в чести и не у дел,
Ждет роба или пуля менестреля.
Я тоже, разумеется, сидел,
Спасибо, не повешен, не расстрелян.
Но большего поставить на алтарь,
На жертвенник кровавый я бессилен.
Товарищ Генеральный секретарь,
Во имя Бога, Бога и России!
На струне перетянутой держится
И вопит Вам со всех колокольнь
Несказанная боль Самодержца
И анафемы Тихона боль!
1984 год
ПОВЕЗЛО ЖЕ
Повезло же, скажу я, Вольфганг Амадею
Моцарту —
Хоть до срока ушел, но вознесся и много
успел.
Разорвали б сегодня его, как крапленую
сальную карту,
Лишь за то, что он «Мурку» играть
не умел.
Повезло и Ван Гогу, от роду не знавшему
слуха.
Отжила вместе с ним его пьяная стая
химер.
Оторвали б ему и второе, и первое ухо
Лишь за то, что «Подсолнухи» выписал
в малый размер.
И Джордано