Ты говорила, что ночь, как хозяйка лжи,
Может надеяться лишь на эффект плацебо,
Есть только два начала – вода и небо,
Все остальное, Фиби, во тьме лежит.
Все остальное имеет предел и цену.
Я поселился, Фиби, в такой глуши,
Где продают последнее за гроши
И от большого мира возводят стену.
Здесь колдовские озера, леса и граппа,
Люди как-будто явились из книжных страниц,
Я никогда не видел подобных лиц,
Городом правит башмачник Медвежья лапа.
Тело его не берут ни одни ножи,
После семи покушений остался жив,
С камнем на шее в озёрную глубину
Дважды был брошен, на ощупь бродил по дну.
Я безнадежно влюбился в его жену.
Кожа ее пахнет ладаном и санталом.
Подозреваю, что это весьма опасно.
Я безобразен, Фиби,
Она – прекрасна,
Будто начало истории с грустным финалом.
Фиби, а счастье – когда ничего не надо,
День догорает, и так же как год назад,
Я зажигаю лампу, спускаюсь в сад,
И не могу надышаться ночной прохладой.
Мои стихи плывут издалека,
Какой-нибудь смотритель маяка,
У берегов Исландии находит
Их тонкие прозрачные тела,
Одетые всегда не по погоде.
А после отправляет их ко мне,
Холодной фразой брошенной в окне,
Бескрайним морем победившим сушу,
Предчувствием, что нужно их спасать,
Что я обязан это написать,
Иначе буду изнутри разрушен.
И все мои несбыточные сны,
В Исландии далекой рождены.
Я видел, как они при лунном свете,
Там где вода и пламя побратимы,
(Как будто бы сошедшие с картины).
На изумрудном запустении вод,
За руки взявшись водят хоровод,
Вокруг костра из неокрепших строчек,
И те стихи, что выживут в огне,
Ворвутся в дом мой на большой волне,
Однажды посреди бессонной ночи.
– Спишь?
– И не думаю.
– Поговори со мной.
Вот уже несколько месяцев мне не спится,
Этот июнь проливает на крыши зной,
Этот июнь называет меня убийцей.
С этого времени в непроходимой чаще
Сон истончается. Я просыпаюсь в пять.
Тот нерождённый снится теперь все чаще,
Тот нерожденный: «мама, давай играть».
Как-то во сне я держала его в горсти,
Хрупкое тело пытался разрушить ветер,
Если однажды увижу его при свете…
Маленький мой, умоляю, прости… прости…
Я обниму его и поспешу сказать:
«Мой драгоценный, мы тоже теперь неживые…»
Тот нерожденный носил голубые глаза.
Я почему-то уверена – голубые.
– Ты говорил мне тогда, что нельзя иначе,
Что непременно все будет у нас