Я притормозил подле митингующих и принялся не без удовольствия наблюдать за происходящим. В центре, в окружении рослых сыновей, стоял подбоченясь маленький щуплый старичок, Николай Степанович Шилов, и вёл, как я понял, нелицеприятный разбор сыновних полётов, вернее, залётов. Все были изрядно пьяны.
– Здорово, мужики! – крикнул я из машины.
Мне никто не ответил. Я улыбнулся и хотел было отпустить тормоза, как вдруг дядя Коля размахнулся и под пронзительный матерок изо всех сил ударил кулаком в лицо одному из сыновей.
У бедного парня из носа брызнула кровь. Я обомлел. Шатаясь и утираясь пятернёй, поруганный сын обнял батю за плечи. Старик аж присел от тяжести сыновних ласк. Мотая патлами кучерявой шевелюры, будто отмахиваясь от комаров, парень гаркнул:
– Правильно, отец. Имеешь право!
И разговор, прерванный старческим рукоделием, как ни в чём не бывало, покатился дальше.
А я снял машину с тормоза и, приплясывая на восхитительных неровностях деревенского тракта, направился к своему дому.
Оглядев хозяйство и распаковав необходимые вещи, я разложил на столе нехитрое городское угощенье, зажёг любимую керосиновую лампу и принялся за рюмкой чая обдумывать увиденное.
Кровавое рукоприкладство дяди Коли, но более всего безусловное смирение сына не давали мне покоя. Что это? Код родового послушания или рецидив русской традиционной несвободы? Отец (начальник, хозяин, царь) прав уже потому, что он – Отец (Начальник, Хозяин, Царь) и может позволить себе всё, наплевав на демократическую казуистику? Выходит, русский человек лично заинтересован в вертикали власти? Ведь придёт время, он сам окажется в положении отца (начальника и пр.), и тогда!..
Да нет, что я говорю! Не свойственна славянину подлая житейская меркантильность. Родовой код? Волк никогда, даже под страхом смерти, не выйдет за красные флажки. Так и сын никогда не поднимет руку на отца. А как же Гражданская война, Павлик Морозов?.. И хотя отец Павлика не очень, говорят, походил на ангела, но ведь дядя Коля Шилов тоже не по-райски поступил с сыном.
До самой ночи, вооружившись диалектикой Сократа, я искал объяснение этой странной иррациональной особенности русского человека.
Но вот ходики на стене пробили полночь. Моё застолье припорошила серебристо-зеленоватая патина лунного света. Я припомнил поговорку «Утро вечера мудренее», выпил на посошок последнюю порцию «мещерского чая» и не раздеваясь повалился на кровать.
На рассвете мне привиделся сон.
Стоит на крылечке дядя Коля не с четырьмя подвыпившими сыновьями, а с величайшими мудрецами древности. Стоят они в кружок, разговаривают. Толкуют по-гречески, о чём – не разобрать. Вдруг Николай Степанович делает взмах рукой. Его кулачок неторопливо, словно в замедленной съёмке, начинает движение по свободной гиперболической траектории.
Я экстраполирую её точечные значения и пытаюсь вычислить