– Эй, вахтенный, мать твою так и этак! У тебя там драка по левому борту! Эй, варнаки, а ну прекращай шум! Расходись по шконкам!
И пронзительно засвистел в оловянный свисток, созывая дежурную ночную вахту.
Через полчаса старший вахтенный докладывал старпому Промыслову:
– Так что опять драка в левобортном отсеке, ваш-бродь! Дрались человек восемь, пока мы спустились, все разбежались, как водится. Осмотрели отсек – в крови только эти двое, ваш-бродь. И карты по шконке раскиданы… Прикажете разбудить капитана, ваш-бродь?
– А зачем? – зевнул Промыслов. – Зачем будить-то? Сказано было, и не один раз: кто, кого, за что – нас не интересует! Факт драки зафиксирован? Значит, и моего рапорта капитану хватит: завтра все арестанты остаются без помывки и без вина!
– Господин начальник, ваше высокоблагородие! – заблажил Блоха, подтирая кулаком кровавые сопли под носом. – Прикажите нас с Мишаней в правый отсек перевесть! Убьют ведь, варнаки! Тихо-мирно с Мишаней в штос кидались – а эти ироды накинулись, всю морду попортили!
– Несчастные какие! – покачал головой Промыслов. – На пару, значит, играли?
– Так точно, ваш-бродь! А оне…
– Кто – оне? – вкрадчиво поинтересовался Промыслов. – Скажешь – рапорт писать не стану!
– Ваш-бродь, нешто вы порядков наших, каторжанских, не знаете? Не видели мы никого, темно ведь…
– Понятно, – равнодушно кивнул Промыслов. И повернулся к судовому доктору: – Евгений Сидорович, осмотрите этих потерпевших, будьте добры! Есть ли у них ранения, представляющие опасность для жизни и здоровья?
Паламарчук опасливо обошел связанных кусками линька «картежников», покачал головой:
– Та вроде немае ничого страшного. Мордуленции разбиты, так это им не привыкать, я так полагаю…
– В госпитализации они нуждаются, доктор? Эй, варнаки, руки-ноги целы? Ребра вам не успели потоптать?
– Никак нет, ваш-бродь!
– Вахтенный! Запри голубчиков до утра в «фонарь»[25], а перед завтраком переведи их в другой отсек. Мастаки, видать. Им к себе возвращаться нельзя – убьют! А нам отвечать – что мер не приняли!
– Вот спасибочки, ваш-бродь! Тока в «фонари»-то за что? Мы же с Мишаней как есть пострадамшие, и нас же в «фонарь»!
– За память плохую! – усмехнулся Промыслов. – Марш отсель!
Как ни старались Сема Блоха и его агитаторы соблюсти конспирацию, понятие свободы для каждого арестанта является совершенно особым. Одни ждут ее для того, чтобы попытаться что-то изменить в своей жизни, – таких всегда было меньше прочих. Для других свобода означала пьянящее чувство хоть временного избавления от тюремных норм и правил, от придирок начальства, от гнета самой каторги…
Отсидев в «фонарях» до утра и попав в правобортное отделение, Блоха и его друган Мишаня скоро познакомились с тамошними «иванами», для которых правый отсек хоть и был временной, но все же своей территорией, где они были хозяевами. Ближе к вечеру пришлые стали сначала намеками,