Как же размещались на своих «просторах» три человека?
Кровать и диван, поставленные углом. На них спали тетя Стелла и Женечка. Аня спала на раскладушке, которую днем складывали и убирали под кровать. Стол как у нас: обеденный, он же – письменный. Небольшой книжный шкаф, одежный шкаф. Пианино «Красный Октябрь». Вот и вся обстановка.
Большинство жителей Москвы существовали именно так. Как же удавалось в одной комнате бок о бок уживаться совсем разным людям? А просто дома сидеть было не принято. Работали, учились, гуляли в парках, ходили на выставки, катались на речных трамвайчиках… Комната, кровать в ней воспринимались только как место ночевки. К тесноте притерпелись. Не роптали. Помню, в 1958 году, когда Женечка закончила школу и отправилась на выпускной бал на всю ночь, мы, все оставшиеся родственники, ночевали на Кудринской. Так казалось веселее всем вместе ждать Женечку. Для нас с Танюсей расстелили запасную раскладушку, мы вместе и улеглись. Свободного места в комнате не осталось совсем. Женечка вернулась ранним утром, когда за окном уже вполне рассвело. Она вся сияла и светилась в своем белом муаровом платьице, рассказывала, как они гуляли по Красной площади, по набережной Москва-реки, подарила мне воздушный шарик.
Я любовалась Женечкой и могучим деревом за окном. Любовь к жизни билась во мне вместе с ударами сердца.
Потом мы все дружно заснули.
Шестидневка
Остаток моего первого московского лета мы все провели на даче: по старой традиции москвичи на лето снимали домики за городом. Считалось, что в городе летом воздух очень вреден для здоровья. (Что бы сказали они сейчас, даже представить себе не берусь.)
Я быстро привыкла и почти не скучала по прежней своей жизни.
Потом наступил сентябрь. Танюся повела меня в детский сад. Я не знала, что меня ждет. Я не хотела больше никаких перемен. В детстве, когда ты зависим от всех и почти ничего не происходит по собственной воле и желанию, перемены пугают даже сильнее, чем должны бы: они создают ощущение неуверенности.
Но перемены – увы – неизбежны.
Сразу скажу: я категорически, с первого вздоха, невзлюбила детский сад. Наверняка это отношение, если смотреть взрослыми глазами, несправедливо. Но о какой справедливости может идти речь, когда попадаешь в казарму? Когда за тебя решают, что ты должен делать каждую минуту твоей жизни, когда ты не можешь остаться в одиночестве, чтобы просто подумать? А мне, привыкшей к периодам «медитаций», необходимо было в течение дня какое-то время принадлежать только себе.
Японцы стараются обустроить свой быт так, чтобы все органы чувств испытывали удовольствие (о наслаждении молчу – хотя бы удовольствие): обоняние, зрение, осязание, слух, вкус.
Ни одно из перечисленных чувств не питалось в детском саду радостью.
Особенно мучительно