Не знаю, было ли ей приятно. Я особо не заботился об её ощущениях. Я чуть не умер на минуточку! Кто знает, сколько мне ещё даровано?.. Надо действовать быстро и решительно, а думать и разговаривать будем потом… если позволят.
– Ну, вот и всё… финиш (всё-таки они хорошо надо мной поработали – чувствую себя как молодой бык, готовый к оплодотворению всех вкусно пахнущих тёлочек).
– Vsyo? Kakii ischo kaprizi u bal’nova?[4]
Она убрала прядь своих полуседых волос со лба, нашла скомканные трусики и засунула их в свой карман. Потом сдвинула руками края разошедшейся по шву ткани халата – та тут же срослась. Я сообразил и сделал то же со своими пижамными брюками – они так же срослись. Дыхание постепенно восстановилось. На меня накатило стыдливое чувство вины. НЕУЖЕЛИ Я ЭТО СДЕЛАЛ?!
– Сорри. Не удержался… Может, сходим сегодня вечером куда-нибудь, – это я, наверное, глупость щас сказал?
– Vecheram – u menya lichnaya zhizn’. Satri zdes’.[5]
Она показала на небольшую татуировку на шее. Вписанный в круг двусторонний древнегреческий топор.
– Эт чо такое?
– Ya – lesbi. Znachit – s men-ami ne splyu. Fiksiruy – prigadica.[6]
Весь её тон демонстрировал и обиду, и желчь, и даже какое-то превосходство и брезгливость.
– Вас клеймят уже? Полезная штука.
– Kleymim sibia sami, no ne vse. Toka geneki…[7]
– Ясно… Надеюсь, ты не в обиде? – я постарался улыбнуться и выжать из себя максимум обаяния, на какое был способен. – Друзья? Я, видишь ли, сто лет уже без этого… ну и не удержался. Ты ведь расскажешь мне ещё что-то об этом вашем мире.
– Ya ne abidelas’, vse norm. Eta – rabota.[8]
Она присела на кровати и навела какой-то луч, исходящий из кольца на руке на свой живот.
– Nada srochna delat’ nana-chistku.[9]
Ну конечно, мои сперматозоиды видимо так и прут к её яйцеклетке на всех парах – её луч именно это показал?
– А мне чо делать?
– Ni na kavo ne napadat’. Good? Ya bistra.[10]
Грациозно скользнула сквозь щель в стене и пропала. Как они все от меня разбежались молниеносно, как будто за инструкциями. Что со мной дальше делать? Не знают.
Можно пока хотя бы оглядеться. То, что я считал окном, оказалось чем-то вроде стереоизображения, висящего на стене. На нём с достаточно реалистичной перспективой имитировался вид из окна на потрясающий лесной пейзаж. На самом деле окон в этой палате не было, но свет хороший, идёт как бы отовсюду и глаза не режет, и тепло ощущается. Как будто – естественный, солнечный. В обстановке ничего лишнего. Я бы даже сказал – совсем ничего. Моя койка это нечто не делимое на составные части. Пощупал бока и понял, что – некий целостный материал, наверху помягче и вязкий немного, а чем ниже, тем жёстче. Стулья, на которых сидели Сирена и Горлов, по ходу из того же материала белого цвета, почему-то без спинок. На прикроватном столике лежали фрукты. Сперва я даже подумал, что – бутафория, настолько