Хочется – и выйдет, сорвемся. После разговора, ну да. В хотку ли – Авдотье? Вопрос! Или не спешить, до поры? Тешиться надеждой на лучшее? А вдруг не придет… Все-таки: остаться? уйти? С нею? Без нее, самому? Ежели остаться, то с чем: с родиной? с могилами предков? С видами окрестной красы? Оная, положим не часто кажется в постылой борьбе за полуголодный живот.
Баивали, некий монах, с Господом беседуя в дереве, освоив дупло – в шишках добывает кормёж; для разнообразия де, в целом живой будто бы еще, говорят, сей пустынножитель, молитвенник грызет корешки. Прав: сыт, по-своему: питается верой в лучшее. А тут, на селе: только и всего удовольствия, – подумалось: – вахнин; староста деревни. А – есть? Званием начальника, выборного будешь ли сыт? Кончится ячмень – пропадай. Козье молоко выручает… Лихо – ненасытный кусок! Что уж говорить про хлеба некоторой части хозяев сопредельных полей; Ламбин по весне добавлял к едеву толченой коры. Тешится надеждой на лучшее; ну да, возразил. Прохору. Зачем голодать? Лучшее – уйти от бесхлебицы, чем раньше, тем лучше… Как бы, получилось: уход – нечто… разновидность борьбы там, где не хватает клыков, – произвелось на уме старосты в какой-то часец.
Все это, живое отчасти, наподобие мниха в дереве, который вдуплился, поедателя трав и мертвое – могилы отцов, дали голубые над ельником, вечерняя тишь, прошлое, включая сюда, также благодарную память об умершей хозяйке, хороводы берез – койвисто – не главный прокорм, дали голубые – для сытых. Не просто – любоваться красотами родной стороны в чаянии лучших времен, не тянет на голодный живот.
«Каждому – своя правота», – пробормотал на ходу, в ходе размышлений корел: – и в дереве который – как все; не лучше и не хуже… И сам; не каждому: накладывай жиру в едево, чем больше, тем лучше. Ну его; залез, так сиди… Не постник на подножном питании, который в дупле. Разница! Отшельник завален едевом, а что на миру, сельщине Огладвы на зуб, выразимся так, положить? Не больно-то укормишься репою!.. А – крыши текут?.. Ни рыбы, ни соленой капусты, ни, вдобавок жилья доброго почти не видать, в особенности одаль – в Галузине, на Старой Огладве; нижние венцы поменяли, впрочем кое-кто из крестьян, сгнившие по старости лет… Ряполов, да Проша, Сморчок… Там-то и живет, на подворье Прохора копач, землерой»;
Вежливо чуть-чуть в стороне прогуливаясь, чтоб не мешать встрече постояльца с приятелем, надумав идти, как ни хорошо на дворе к людям продолжать разговор, Туйво, заглядевшись на тихвинца, почти своего с некоторых мест человека, со времени, как русич помог некоторой части крестьян залежные земли поднять, встав, недоуменно похмыкал;
«Что не захотелось пожить в более просторной избе? В Прохоровой – чад, теснота, мыши по углам, тараканы. Года полтора обитал, – произвелось