С утра база напоминала разворошенный муравейник. Качака широким шагом ходил по коридорам, холостыми палил из волкера и орал: «Подъем, мясо!» Ба-бах!!! «Подъем, плазмойды! Время срать, а мы не ели!» Ба-бах!!!Ба-бах!!! «Подобрали жопы к подбородку, встряхнули кистями, попрыгали на яйцах! Раз- два!» Ба-бах!!! «Раскручивай динаму, макивары! Кто первый?!»…
Если кто сонный выпадал на шум неосторожно из кубрика, славливал по щам и западал обратно. Выходить на «центряк» можно было только после команды: «Цирк на дроте!» Недели две назад был «баян», а еще раньше «вали, богема».
Подобным образом старпом взбадривал «курятник» лишь в том случае, если Седой лично благословлял духоподъемный протокол. Ну а Качака был рад стараться. На памяти Жорика он ни разу не дал петуха, а его волкер осечки. Утро звенело от концентрации энергии и суеты, наэлектризованный воздух едва не начинал пробивать разрядами.
Проснувшиеся и повскакавшие с коек грачи толпились в труселях у дверей. Молодые перешептывались, толкались, старались выпихнуть друг друга на центряк. Громко гыгыкали, если из коридора доносились характерный звук от столкновения тела с телом и отборная матерщина высоким слогом. День обещал быть насыщенным.
Казалось, никто не стоял даром. Все вокруг суетилось, гремело, трещало, перетаскивалось, вздыбливалось и матюкалось. Параллельно с производством дополнительных якорей, с устройством на бэтээре буксировочных петель, с погрузкой оборудования, талей, тросов набиралась «коммандос».
Седых как знамя мелькал в белом халате среди темных роб, камуфляжей и раздавал указания. Редко он так светился. Пирцент следовал за ним по пятам уже не в своем имперском мундире бирюзово-серого цвета, а в натовской армейке с огроменным магнумом 44-го калибра в поясной кобуре. Качака стоял на вышке, облокотившись на перила, и всевидящим оком обозревал «курятник».
Жорик закреплял тросы на бэтээре и ощущал себя заключенным, а отцов-командиров ассоциировал с надзирателями. С каждым днем ему все меньше нравился «цирк на дроте». Он уже мечтал о тех временах, когда шатался с Пачей по помойкам, выискивая хлам и дребедень, когда был напарником, пусть временами и отмычкой, а не протоплазмой, не рожей, не мясом, не грачом, и далеким от харассмента. Все чаще поглядывал на карцер, и смутные мысли приобретали очертания.
Во время обеденного перерыва он подошел к карцеру, тихонько стукнул берцем по железной двери.
– Че надо? – послышался недовольный голос.
– Это я, Пахло, – глядя в сторону, прошептал Жорик.
Послышался шорох одежды, затем шаги по металлу.
– Чего тебе? Узнал насчет меня?
– Нет пока, – шептал Жорик, привалившись к двери, с беспечным видом потягивая сигарету. – Помнишь,