Примерно в час по полудню, на ходу накидывая китель, из корпуса торопливо вышел Седых, за ним поспевал Пирцент. Их лица были сосредоточенно-серьезными. У входа их ждал «батон» с работающим двигателем. Машина резво выкатила за ворота, едва те открылись.
К вечеру, когда все вернулись, стало известно, что исследовательский танк сдернули, наконец-то, с аномалии. На радостях руководство устроило праздник. Он был первым и последним на памяти Жорика. Качака выставил на раздаче в столовке канистру спирта и распорядился кормить мясо до отвала.
Седых ходил среди пьяных грачей, потирал руки, лыбился закрытым ртом, блестящими глазками стрелял по сторонам и был похож на кощея. То одного, то другого хлопал по спине, дергал острым подбородком, говорил: «А, брат? Какое дело сделали? А? Сдернули мы его все же. Сдернули!».
А на следующий день исчез старик. Озверевший Качака носился по базе, таскал на допросы с пристрастием всех, кто мог быть к этому причастным. База притихла в предчувствии беды, попряталась по кубрикам и молилась. Сумасшедшие вопли, визгливые вскрики, захлебывающиеся завывания нараспев носились по пустым коридорам и, казалось, дергали за дверные ручки, стараясь ворваться в жилища с притихшими людьми.
Ничего. Старик словно сквозь землю провалился. В общем-то, он уже был и не нужен, но Пирценту надо было выявить предателя. «Не мог же гребаный дедан-карабан испариться-бица-тыца!!!..», – доносились его вопли из дежурки, где уже, наверное, раз десятый прокручивали записи с камер наблюдения, и слышались глухие удары, звук падающего тела, снова удары, сдавленные вскрики.
В конце концов назначили виноватого кого-то из новеньких. Пирцент укокошил его прямо в кабинете. После гулкого громкого выстрела его хохот еще долго летал рваными крыльями под железными потолками и пугал грачей.
Пирцент распорядился в назидание остальным повесить труп на всеобщее обозрение. Мачта освещения между главным входом в корпус и воротами подошла как нельзя лучше – захочешь, не пройдешь мимо. На оцинкованной крышке бака Шурави красной краской намалевал: «Кто таропица на небиса разазли миня» – и повесил на шею мертвеца. Позже, из-за недопонимания, собственно, кого «разазлить» – покойника, Пирцента или Шурави, надпись пришлось поменять, впрочем, как и писаря. «Смерть предателям» Калина вывел все на той же крышке, только с обратной стороны.
Два дня после репрессий база приходила в норму. В Булыгах грачи зацепили какого-то механика, приволокли на «Салют». После короткого разговора с Седыхом его отвезли к танку и заставили чинить. Было понятно, что от зашуганного слесаря толка никакого, но нужен был процесс, движуха. Параллельно из института вызвали спецов.
Из циркулируемых по базе слухов, Жорик узнал, что Седых хотел оживить танк для какой-то экспедиции на зараженные территории.
На базе наступило тревожное затишье, словно при полном штиле на корабле обнаружился чумной. Если не задумываться