Дорогой друг!
Вот и стал я теперь столичный житель. Уехав из родовых стен, в коих меня за дурачка почитают, утвердился я в собственном дому, где сам себе господин. Всякий день в ванной моюсь и гуляю по першпектам, красота и стройность каковых даже иностранцев в изумление приводят.
С грустью осмотрел я особнячок – последний приют тетки моей Лавинии. Приезд мой совпал с исходом оттуда безчисленной армии приживалок и компаньонш. Оные, косорукия и кривобокия, на ноги припадая и в поясе переломившись, зело о судьбе сокрушались. За ними целая свора болонок, такоже колченогих, а иные – в салопчиках и попоночках – препотешно тащились. Провожал я сию армию нелестным напутствием, но некоторая из собачек внезапно внимание мое на себя обратила. Как бы нечаянно зашибив об порог ножку, оная заплакала, поворотив на меня выпученные глазки, в коих совсем человеческое страдание светилось. Узрев, что я ее заприметил, собачка, плакать продолжая, мне хвостиком замахать не преминула.
Страдания всегда вызывали во мне уважение, так и собачка мое расположение ими снискала.
– Сию жолтенькую сучку оставить! – распорядился я. И тут же узнал, что именем она Милушка и жить без двух старых мамок своих нипочем не может. Пришлось и мамок поворотить, из числа приживалок словно бы нарочито самых кривобоких. Одна на правый бок крива, другая – на левый. А жолтенькая собачка Милушка в обеих души не чает.
Этак вот походя и обзавелся я сразу двумя приживалками и болонкою. Впрочем, в первый же день на першпекте зрел я многих кавалеров и дам со всякими мопсиками и левретами, иные из которых гораздо уродливее моей Милушки. В сей же день не преминул я в нарочитую лавку наведаться, где и заказал у особого портного для Милушки новый голубенький салопчик, капорец и юбочку с фижмами.
Вообще по лавкам пробежавшись, прикупил я шейных платочков и перчаток. В оружейной лавке ножны парадныя прикупил – старыя пооббились.
В комнатах особнячка моего учинил перестановку, но мебелей и оббивки менять не стал, хотя оббивка местами и засалилась. Такая морока это, а я все нездоров и не с руки мне. И Мартос, ленивый мой слуга, в том же меня убеждал.
В комнате на втором этаже, что почище, теперь кабинет мой. Там и бювар, и бюро, и нарочитый стол для письма, с прихотливою чернильницей, в коей помимо чернил скопившиеся клопоканы гораздо плавают. В кабинет сей я сейчас две картины распорядился повесить. Одну из них ты знаешь, то – «Проказы на лугу», кисти несравненного Бенутто. Вторая неизвестной кисти, мною на станцыи «Чемшары» приобретенная. На оной писана купающаяся фея, весьма подробно. Будет время, вышлю тебе с нея список.
Одна из милушкиных кособоких мамок, именем Азель, вызвалась кухарить. И Мартос, мой слуга склочный и обжористый, не преминул с оной безобразную свару учинить. Каковая Азель уличала его в покраже ветчины из корзины, о чем и прибежала ко мне с докладом. А Мартос, лживый мой слуга, с криками: «Ты сама подлая и воровка!» собственным аблокатом выступал. Шумом и суматохою зело оба мне досадили, и пришлось дуру, равно как и дурака,