Как успел выяснить Соллий, звал кого-нибудь из Учеников некий Балдыка, родом, кажется, сольвенн – впрочем, сие никак пока не подтверждалось. Зареванная служанка, стучавшая у ворот Дома Близнецов, толком ничего не объяснила. Сказала только, что хозяину совсем худо и что просит он, заклиная Божественными Братьями и Отцом Их Предвечным, прислать к нему ученого лекаря.
– И чтоб непременно книгочея просил, – добавила девушка.
Просьбу Балдыки решили уважить. Потому и обошлись с Соллием столь беспощадно.
Соллий решил не ломать себе голову над странной прихотью больного. Книгочея ему подавай, надо же! Может быть, он боится дурноглазья? Иные суеверы полагают, будто лишь лечащие по книгам чисты, мудры и достойны доверия, в то время как те, кто целит по наитию, двумя корнями и одной целебной травкой вкупе с наговором – вот как бабушка брата Гервасия – те и сглазить могут. Еще хуже лихоманку наслать.
Да мало ли что может взбрести в голову какому-то Балдыке!
Однако Балдыка оказался вовсе не "каким-то". В этом Соллий убедился воочию, едва только увидел большой, богато обставленный дом, принадлежащий больному.
Врача уже ждали. Все та же заплаканная девушка без лишнего разговора потащила Соллия наверх, в господские покои. Только шепнула на ухо:
– Ему хуже.
И почти силком втолкнула лекаря в комнату, где лежал больной.
С первого взгляда Соллию стало ясно, что человек, простертый перед ним на широкой кровати, застланной шелковыми покрывалами, умирает. И, что также бросалось в глаза, доподлинно знает об этом. Однако не в том долг целителя, чтобы рассуждать о странностях нрава человека, позвавшего на помощь, но в том, чтобы по возможности облегчить страдания, если уж отогнать злодейку-смерть не достает ни умения, ни запаса сил…
И потому Соллий без лишних слов вынул из заветной кисы, привешенной к поясу, корешок с обезболивающими свойствами и протянул Балдыке:
– Попробуй пожевать это, почтеннейший, да смотри – не глотай сразу. Пусть под языком полежит. Должно полегчать.
Балдыка – тучный немолодой мужчина с окладистой бородой – доверчиво, как дитя, сунул снадобье в рот. У Соллия, на что полагал себя, по юношеской глупости, закаленным в подобных вещах, при виде этой доверчивости защемило сердце. Ох, прав оказался брат Гервасий, во всем прав: к зрелищу смерти не притерпишься, сколько ни старайся, сколько ни мни себя жестокосердым и твердым. А если паче чаяния случится такое – плачь по самому себе как по безнадежно больному, ибо отмерла в тебе какая-то самая важная, самая существенная для лекаря часть души.
– Не трудись, – тихо молвил умирающий. – Меня не спасешь. Зря только снадобья переведешь. Полегчало вот от твоего корешка – и ладно.
– Позволь хотя бы попытаться… – начал было Соллий, но Балдыка только рукой махнул:
– Не позволю. Нечего нам с тобою