– Braunarsch…Schweins-kotelett…– сорвалось с губ генерала. Всё, что он наблюдал превращалось на его глазах в огненное сонмище хаоса, уносилось в чугунное небо, издавало едва различимый неумолкаемый гул, подобный жерловому вою клокочущего вулкана.
…Красивый город на Волге сгорал. Однако, ни Ганс Валентин Хубе, ни Отто фон Дитц не испытывали по сему поводу ни капли сожаления. Пожары отмечали рубежи передовой, где гибли и сгорали ненавистные отряды обороны противника. Дроглые пятна тьмы и света, шафрановые-малиновые пучки трассеров, летучие, как золотые пчёлы, рубленные пунктиры пулемётов, харкающие кинжальным огнём на разных высотах и уровнях этажей, меркнущие-вспыхивающие осветительные бомбы, ртутные косматые шары ночных взрывов, рябиновые-лимонные гирлянды осветительных ракет, – оповещали о непрерывных столкновениях; о вражеской технике, сгоравшей от ударов гранатомётов panzerfaust – безотказного противотанкового оружия, стрелявшего реактивной гранатой с кумулятивной боевой частью, о русских штурмовых – маскировочных сапёрах или разведке, попавшей в засаду, о танке либо самоходке разорванных в клочья мощным фугасом.
Сталинград обеими сторонами был превращён в чудовищные жернова, перетиравшие кости и мясо друг друга. Но жернова изнашивались, замедляя свой дьявольский ход. И когда они, наконец обездвижутся, напрочь залипнут в парной, чавкающей гуще уничтоженных людских масс… – рассчитывало немецкое командование, – Советам будет нанесён последний сокрушительный удар, который переломит становый хребет Красной Армии и поставит её разношерстные орды на колени перед стальными гусеницами и сапогами Великой Германии.
* * *
…Господа офицеры продолжали невозмутимо всматриваться в пульсирующий смертью город, исследуя интенсивность огня. Старались определить, где в его расколотом черепе проходят швы и костные стыки, по которым, уже завтра, их танки и штурмовые отряды вновь пойдут на прорыв, оставляя за собой обугленные руины и кровавые развалины траншей, смердящие трупной вонью.
Оставаясь на месте, Отто потянулся всеми своими крепкими мышцами, словно проверял их эластичность, готовность к удару. Тут же мягко, как ягуар, расслабился, и уголки его жёсткого рта растянулись в холодной усмешке.
– Прошу прощения, гер генерал, что отрываю вас…
– Давайте, без церемоний. Слушаю вас, штандартенфюрер, – не отрываясь от оптической линзы, делово распорядился Хубе.
– Возвращаясь к нашему разговору, – фон Дитц иронично изломил платиновую бровь. – В Христа, до прихода большевиков, неистово веровали и в России, не так ли? Я слышал в Орле, от одного русского попа, что де есть божественное предназначение России…
– Мистика? – генерал не спеша сунул во внутренний карман оптический прицел, вопросительно глядя на Отто.
– Если угодно, мой генерал. Мистика