– Ополоумела, девка! – выпалил с ходу Птицелов. – Ты как сюда забрела? Рыба малоумная!
Лия отвернулась, поглядела на свое расплывчатое отражение в зеркале неживого озера. Птицелов уселся рядом, схватил ее за хрупкие плечи, развернул к себе. Пылко обнял, затем отстранил. Оглядел с ног до головы: цела ли? не обидел ли кто?
– Никогда!.. – хрипел он ей в лицо и тряс за плечи. – Никогда не ходи сюда больше! Не уходи из города сама! Из дома не выходи сама! Безголовая! Безголовая! Безголовая! Как тебе отец наказывал?
Лия болталась в руках Птицелова безвольной куклой.
– Как ты здесь очутилась? – спросил, переходя на шепот. – Ну?
– Не помню, – ответила Лия, глядя в сторону.
Врет, подумал Птицелов. А ведь знает: мне врать – что воду в ступе толочь.
Он поглядел на Стеклянную Плешь. Эта зеркальность… Эта неестественность… От нее кружилась и болела голова. И ни с того ни с сего вспыхивало перед глазами. Какие-то белые вспышки… Скорее бы отсюда…
– Сама пришла? Или кто-то помог? Довел кто-то, а?
– Не помню.
Врет! Врет!
– Скажи, что ты тут забыла? Нельзя здесь никому быть! Здесь – смерть! Это место даже птицы облетают!
Не отвечает. Отворачивается. Набухает на носу капля крови, срывается тонкой струйкой по синюшным губам. Лия вытирает кровь рукавом: для нее это дело привычное. Вон и рукав давно замызган, щелочью не отстираешь.
– Лия… – простонал Птицелов. Выудил из кармана драной ветровки коробочку. Открыл, вытряхнул на ладонь две пилюли. – Держи! – Птицелов без обиняков всунул одну пилюлю Лие в губы, а вторую разжевал сам.
Рассыпчатая! Горькая! Застревает в зубах и забивается под язык!
Зато – верная защита от невидимой дряни, которой пропитаны здешний воздух, земля и вода.
– М-м-м… – замычала Лия. Выплюнула разжеванную пилюлю, два раза кашлянула. Задрожала всем телом, отодвинулась от Птицелова, и ее сразу же вырвало.
– И весь день ни крошки не съела… – укоризненно проговорил Птицелов. – Ну нельзя же так…
– Ела я.
– Зачем ты обманываешь?
Птицелов снова сграбастал Лию за плечи.
– Так, девка. Идем отсюда. – Поднялся сам, поставил на ноги ее. – Здесь и здоровому станет дурно. А тебе, чихалка, и подавно.
– Брось. Оставь, – попросила Лия вялым голосом. – Мне тут лучше.
– Лучше? – удивился Птицелов.
– Мне лучше, – повторила Лия. – Ну оставь, ну пожалуйста. Мне тут дышать не больно.
И ведь не врет! Птицелов мотнул головой. Как такое может быть? Обманула саму себя да поверила? Ну, наверное…
Лия поглядела Птицелову в глаза. И Птицелов вдруг увидел, что зрачки у нее серебрятся, как серебрится, отражая Мировой Свет, проклятая проплешина, как светятся зрачки лесных упырей.
Стало