Вернувшись из Азии, Лозинский стал несколько иначе – значительно заботливее – относиться к себе, своему телу и пространству вокруг себя. Отмывался чуть ли не неделю. Хотел, чтобы каждый ноготок и волосок забыл о поте и грязи.
Неподалеку от его дома открылся новомодный салон с комическим названием «Брега Леты», рекламное панно в окне которого обещало «восстановление всех клеток усталых организмов». Лозинский спустил в салоне добрую треть азиатского гонорара. О, как полюбил он возлежать на массажном столе, укрытый пушистым белоснежным полотенцем.
Открыл для себя маникюр и теперь, барабаня по столу в ожидании кофе, любовался умащенными кремом длинными пальцами и ногтями, слегка поблескивающими матовым лаком. Педикюр стал для него приятным откровением – показалось, что ему сказочным образом вернули детские пяточки, в точности те, которыми он прыгал на маменькиных коленях. Лекс чуть не прослезился.
Он накупил новых рубашек, цветных шейных платков, шляп. Так напугала его экспедиционная грязь! И, решив носить тонкие замшевые перчатки, купил две пары – кофейного и абрикосового цвета. Ведь это шик! Кинорежиссер должен быть шикарным: он – начало своих фильмов!
Но все идейки полетели коту под хвост, как только наступил первый день съемок.
Лозинский был крайне раздражен. Разве это настоящая съемочная группа – о господи, конечно, нет! Он как чувствовал, что сюрреалисты устроят паноптикум! Мало того что разукрасили себя макияжем, нарядили какого-то недоумка в костюм кинокамеры, и тот бродил, задевая декорации картонным объективом, в который не поленились вставить круглую стекляшку, так еще помощник по свету недвусмысленно ухлестывал за художницей, восклицал, что он «живое кресло», тянул ее к себе на колени и щекотал. Та заливисто хохотала и одновременно скандалила с рабочими сцены, в которые записались соседские студенты.
Оператор – высокого роста брюнет с пиратскими усами – оперным басом заявил, что ему надо «послеживать за канарейкой». Под канарейкой подразумевалась утка, что запекалась в духовке.
«Чтобы толком отпраздновать первый день съемок, господа!» – трубил оператор.
Циферблат вываливался на дощатый тротуар, но совсем не так, как ожидалось. Квашней! Никакого загадочного течения Времени не наблюдалось.
– Однако получается, что Время вываливается как слоновьи какашки, господа, – пробасил оператор. – Это, конечно, тоже метафизика, но… Глину используете? Видимо, не тот материалец.
– Надо бы ее разбавить, – задумчиво откликался Пальмин, хватался за садовый шланг, добавлял в бадью с глиной воды.
Лозинский готов был рвать и метать. Однако спорить с Димой ему не хотелось: спорить – значит включиться в спектакль. На амплуа посмешища.
«А может быть, самое время ретироваться?» – спросил себя Лозинский.
Мыслями он все время возвращался к многообещающему разговору, который имел вчера с продюсером Студенкиным в