– Если те или иные порядки и обычаи не уродуют души, то возможно всё, и стихия, воспитанная социальным окружением, и его влияние могут сформировать любое сознание, если оно преследуется моралью бога, – заметила она. – Вот как этот шарик «уко», который свободно гуляет у меня по комнате под неким божественным влиянием. В моём доме может жить только прекрасное. Как говорится, в здоровом теле жить может только здоровый дух. Поэтому для полного счастья в моём доме нужна религия тела, она должна подчинить религию души, которой мы сейчас поклоняемся. Бороться с телом не надо, – опять заметила она, и он отметил про себя, что это она уже произносила, но напоминать об этом не стал, и она продолжала: – В больном теле счастливая душа не живёт. Христова религия объёмна и масштабна, но привязывает человека к вечной любви в стагнирующей форме брака…
Она говорила что-то ещё и ещё. Стальная её логика мутила его сознание, как сексуальная страсть, и требовала покорного принятия её как дань необходимости. Он, как прежде, почувствовал свою неспособность противоречить ей, и её как будто прорвало. Она выплёскивала страсть своей логике и неслась, как взбесившаяся лошадь, тащившая его за своими понятиями, хотя где-то и повторялась. Она практически гипнотизировала его убийственной логикой своих понятий и рассуждений, и он с трудом ей мог возражать. Порой, ошеломлённый и сбитый с ног своих предположений, он снова вставал и, стиснув зубы, как удила, бежал дальше за её логикой, пытаясь вышибить её из седла своих убеждений. Остановить и опровергнуть топот её аргументаций было очень непросто. В конце концов у него осталась только одна мысль – нет, не остановить, а как будто заставить разродиться её чем-то новым. При этом он не хотел потерять способность поддерживать беседу рассуждений и вымазать себя своей бесцветной тупостью. Это было бы для него страшным зрелищем, явившим поражение, воспринималось бы которое им уже как поцелуй с того света. В последний момент ему показалось, что голос её дрогнул в каких-то сомнениях, и она замолчала, как вставшая на дыбы лошадь перед пропастью бессмыслицы. Однако, призадумавшись, она продолжила, будто кто-то хлестнул её кнутом новой логики, и она, поднявшись над ней, старалась не упустить смысл того, с чего начала, чтобы наконец закончить свой бег убеждений:
– Эта нынешняя религия – скорее, религия отрешённости, призывающая отказываться от чувственных благ действительности, – продолжала утверждать она. – Если следовать её заповедям, то можно прийти к монашескому образу жизни. Недаром некоторые фанатики кастрируют себя, чтобы быть ближе к богу. Хотя у самого Христа в его мобильной жизни была спутница