Я в этот ров села, потому что красивый такой ракурс открывается: башни, небо; поставила этюдник и села рисовать. А когда художник рисует, то у него расфокусировка взгляда идет. То есть, он должен одновременно видеть то, что на заднем плане и что на переднем, для того чтобы это запечатлеть.
И когда расфокусировка взгляда пошла, я вдруг увидела в этом рву, в котором я сижу, огромное количество трупов. Притом, что они завалены снегом (это июль), немного шевелятся, и стонут. Сказать, что я перепугалась, это просто ничего не сказать. У меня, наверное, просто волосы дыбом встали, я так думаю. Потому что я оттуда так рванула! Я не помню, кричала я или не кричала, но факт, конечно, в том, что меня охватил ужас.
Я оттуда рванула, прибежала к своим, они там, где-то в другом месте были. И ребята мне оттуда приносили этюдник, потому что я боялась туда вернуться. Я думаю: «ну все, теперь уже точно сошла с ума!»
Год я где-то жила в таких странных ощущениях, и вот тут такое явление. А на следующий день на остров приезжает Дмитрий Сергеевич Лихачев. Он когда-то там, в этом ГУЛАГе, сидел, был еще молодым. И он больше туда не ездил. И это был его первый визит туда спустя много-много лет.
Он узнал, что там студенты архитектурного ВУЗа и решил провести нам экскурсию. Экскурсия была очень интересная. Он нам рассказывал про историю монастыря и много-много всего, и в том числе, естественно, про ГУЛАГ. Тогда Солженицын был еще запрещен и про Соловки упоминание можно было прочитать только в «Мастере и Маргарите», которая была тоже запрещена.
И мы подходим к этому рву. Я почувствовала, как у меня подогнулись коленки, а Дмитрий Сергеевич рассказывает, что сюда, не помню уже, в каком году, в двадцать седьмом или в двадцать восьмом, приезжал Горький. И ему люди жаловались на жизнь. Что было очень тяжело, очень плохо.
И когда Горький вернулся в Москву, он пошел к Сталину рассказывать, какие условия жизни там у людей. И буквально через неделю после этого всех тех, кто Горькому рассказал это, а их было двести человек, их выстроили на краю этого рва, и расстреляли.
Это было зимой. Они все попадали, потом был снегопад, никто дальше не разбирался, но еще целую неделю люди слышали стоны из этого рва. И что из всей ГУЛАГовской истории Соловков это был самый большой расстрел, массовый. И я понимаю, что это все я, собственно, и видела.
И каждый раз, когда возникала какая-то ситуация, поскольку у меня скепсис, ко мне тут же приходило подтверждение.
Еще одна история произошла там же, на Соловках. Она хорошая. Я ходила по верхнему ярусу, по стене крепостной. Я гуляла, там какой-то невероятный закат. А мы жили прямо в монастыре, потому что монахов тогда еще не было, там все это было запущено, даже крестов еще не было, все было сбито.