Оля спохватилась.
– Ну что же мы сидим, давайте хоть музыку какую включим. Может, по телевизору что?
– Нет, оставь, – дворник сидел ближе всех к старенькому «Шилялису». – Не люблю парады и все такое… официальное. Натерпелся. Лучше патефон мой достаньте, у меня пластинки есть.
– Я сама спеть могу, – вдруг вызвалась Оля. – Михалыч, ты можешь инструмент достать. У тебя вроде…
– Она расстроенная, гитара-то. И семиструнка.
– Я попробую.
Никогда не спрашивал, никогда не говорила, что умеет не только петь, пусть и немного не попадая в ноты, пусть слабым, ломавшимся голосом, но играть на гитаре, тихонько перебирая струны, чуть слышно побрякивавшие о гриф, когда ее пальцы прижимали металл не там, где следует. Оля спела «Темную ночь», старательно подражая Бернесу, потом «Десятый наш десантный батальон», потом начала «Ночь коротка», но сбилась, после чего ее немедля перебил и Михалыч.
– Давайте лучше еще по пять, за всех, кто не дожил. За родных, друзей и защитников наших.
Он наплескал в граненые шкалики и поставил опустевшую чекушку под стол. Выпили, закусили шпротами. Все же странный заказ выдали ему: четверть «Столичной», пачку гречки, шпроты, круг ливера, две банки тушенки, банку сгущенки и жестяной кругляш леденцов – наверное, для детей, коих у Михалыча так и не случилось. И карточку с изображением политрука, поднимающего роту в атаку – кажется, самая известная фотография военных лет. Что в ней написал ЖЭК или горком, он так и не показал, сразу, по получении от письмоносицы коробки, убрал в карман рубашки, да так и не доставал.
Посидели еще, повспоминали. Я себя чувствовал не в своей тарелке: и ляпнул не то, и не так, и зачем-то шефа вспомнил, будто нарочно пытался помешать молчаливому празднику. Потом еще про своих… но и вправду не выбирал, а лгать не хотелось. Хотя про отца мог бы смолчать, ни к чему это сейчас, совсем напрасно.
Михалыч предложил почать портвейн, Ольга решила, что пора бы перейти к чаю. Торта достать не удалось, но ей в заказе дали пакетик трюфелей, с ними и пили. Удивительно, но в этот раз, на этой работе, и я получил свой паек, пусть небольшой, но добротный: палку сырокопченой «Московской» колбасы, безвкусный азербайджанский коньяк о трех звездах, коробку бабаевской помадки, соленые огурчики и от щедрот полкруга «Гауды» с пластиковыми циферками, впечатавшимися в мякоть. Сейчас, когда их было так много, я сообразил, что они означают дату изготовления и наверное, номер партии, просто раньше никогда не получал такой отрез.
Ольга все равно меня переплюнула – одним только балыком и запеченным карбонадом, не говоря уже о забытых в далеком детстве конфетах московской фабрики, у нас их с начала восьмидесятых не видели. Впрочем, показывать все, принесенное с работы вчера, она не стала, раз сама собирала на стол, показала только то, что сочла нужным. А сейчас, когда чай допит