по случаю семидесятипятилетия тетушки Ульфа, ему удалось урвать немного времени, чтобы посетить художественный музей Норрчёпинга. Он и сам не заметил, сколько времени простоял перед Det sjungande trädet, «Поющим деревом», масштабным полотном кисти Исаака Грюневальда. В этой картине, написанной, как было указано на небольшой табличке, в 1915 году, было что-то от манеры Шагала: краски, текучие линии, мечтательное, сказочное настроение. Всю центральную часть полотна занимало дерево в осеннем убранстве – здесь преобладали оттенки красного. Позади дерева, в парке, виднелась битком набитая детишками карусель, за которой наблюдали – судя по одежде – два моряка. Дальше, на заднем плане – но все еще в пределах парка, – виднелся полосатый тент, под которым толпился народ: кто-то ел, кто-то разговаривал, кто-то просто слонялся без дела. Теперь эта самая картина стала предметом внимания ученого-искусствоведа, и статью открывала переливавшаяся яркими красками цветная репродукция. Ульф приступил к чтению: это полотно, писал критик, о том, как природа (которую символизирует дерево) становится частью урбанистической среды, в которой мы живем. Дерево, несмотря ни на что, празднует свою «древесность», поет свою песнь – так природа поступает повсюду, как бы мы ее ни притесняли. Птицы поют, как встарь, посреди шумного города, невзирая на какофонию чуждых природе звуков. Сухая листва шуршит по асфальту или брусчатке, будто по земле. Из щелки в асфальте вылезает крошечное, идеально сформированное насекомое: существо, состоящее из кривых и изгибов – среди линейного мира, созданного человеком.
Взгляд Ульфа блуждал между репродукцией и текстом. На переднем плане помещались две фигурки, явно более важные, чем остальные: женщина и ребенок, которого она держала за руку. Ребенок – мальчик в полосатой рубашке – был вполовину ниже женщины. Он тянул ее за руку куда-то в правый угол картины; она же, прикрываясь парасолькой, явно намеревалась остаться там, где была. Женщина будто желала помочь художнику, стоя неподвижно, а мальчик спешил оказаться где-то еще. Совсем небольшая деталь, но Ульфа она заинтересовала, потому что раньше он ее не замечал. Прежде эти фигурки казались ему случайными, ничего не говорящими о самом дереве. Но теперь ему пришло в голову, что ребенок и дерево были похожи. У дерева была своя песнь – и у ребенка тоже. Взрослая женщина олицетворяла собой мир, ставший для дерева тюрьмой, ловушкой, вырвавшей дерево из леса, из лона природы и переместившей его в чуждый ему город. Ребенок же будет вырван из мира детства – мира, где деревья способны петь, – и помещен в серьезный, лишенный песен мир взрослых.
Но потом Ульф вдруг подумал: а может, это не ребенок, а взрослый, просто небольшого роста? Что, если эти две фигуры представляли собой женщину, которая живет с карликом: мужем или любовником, гораздо ниже ее ростом – в два раза ниже нее самой? Вполне возможно. Высоким людям нравятся маленькие, а порой разница в росте может быть очень велика. Он опять взглянул на картину и сказал себе, что это его
