Нам не хватало тогда единственного – времени для сна. Вечерние танцы под гитару за околицей, ночные прогулки, разглагольствования и философствования, и все сущее казалось подобным смирной кобылке, подчиняющейся вожжам, зажатым в твоих руках. Ты еще не представлял себя собакой, привязанной к повозке… По утрам чертовски хотелось спать, и не было ничего приятней, чем, загрузив сеном полный прицеп, зарыться поглубже и дремать всю дорогу под тарахтенье «Беларуси» с похмельным и небритым трактористом за рулем, покачиваясь на всех ямах и ухабах грязного проселка.
Почему мне вспомнилась вдруг моя студенческая эпоха? Потому, наверное, что я лежал в тесном и темном сухом «кармане» беджа, убаюкиваемый его неторопливой поступью, и под толстой теплой кожей моего транспорта что-то негромко монотонно клокотало (легкие? сердце? какой-нибудь парапсихический орган?) – и едва уловимо пахло сеном. Да, да, сеном той давней поры. Мой транспорт или любил по вечерам поваляться на сеновале, или использовался для перевозки сена, или просто был сенным беджем. И никакое болото не могло заглушить этот приятный, чуть печальный запах, волнующий память. Ведь прошлое оживает в нас не только с образом, словом и звуком – достаточно бывает всего лишь запаха, едва уловимого запаха… Настурций… свежей масляной краски… прибрежной тины… сена…
Я как-то сразу уверовал в то, что беджи – отнюдь не грозные болотные монстры-пожиратели трупов, а добродушные умницы, с которыми можно при желании найти общий язык. И не стоило мне их пугаться тогда, на болоте. И может быть Донге перестраховалась с дымовой завесой, давшей нам обоим возможность стать незамеченными пассажирами. Может быть беджи и безо всяких уловок обеспечили бы наш проезд… хотя, конечно, девушка действовала вполне продуманно, стараясь свести к минимуму степень риска. Наверное, у нее были основания – я-то по-прежнему оставался в неведении относительно прошедших и грядущих событий в этом новом мире.
Я уверовал в миролюбие и понятливость беджей, и спокойно дремал в своей уютной каюте, пронизанной запахом сена, и что-то поднималось из глубин, какие-то обрывки… осколки… кусочки мозаики, из которых можно было попытаться выложить пусть неполный, пусть схематичный и грешащий неточностями, но все-таки узор…
Узор разрастался, становился все более четким. Приходило туманное знание…
…Свершилось ли это по чьему-либо наущению, или было предопределено от века, или являлось чьей-то непоправимой ошибкой, или все же именно так и было записано изначально в Книге судеб