эмигрирую!»
«Синьор доктор, объясните мне, какое я животное?»
«Не понимаю вашего вопроса, синьора».
«Чего ж тут не понимать, синьор доктор!
Встаю и сразу начинаю штопать, гладить, готовить
завтрак мужу и детям – словом, верчусь,
как белка в колесе.
Сама поесть не успеваю – остаюсь голодная,
как волк.
Иду на фабрику и целый день ишачу,
как осел.
Возвращаюсь в автобусе и шиплю на всех от злости,
как гусыня.
Захожу в магазин и тащусь оттуда нагруженная,
как верблюд.
Прихожу домой и снова стираю, подметаю, готовлю —
в общем, работаю, как лошадь.
Падаю в кровать усталая,
как собака.
Муж приходит пьяный, плюхается рядом и говорит:
«Подвинься, корова».
Какое же я все-таки животное,
синьор доктор, а, синьор доктор?»
«Исповедь кончается моя,
падре.
Нет волос, как прежде, у меня —
патлы.
Вы учили, падре, не грешить,
думать.
Я старалась, падре, так и жить —
дура.
Ничего не помню, как во сне.
Зряшно
так жила я праведно, что мне
страшно.
Согрешить бы перед смертью, но
поздно.
Лишь грехи, что были так давно,
помню.
Мне уже не надо ничего —
бабка.
Далеко до школьного того
банта.
Подойдите, что-то вам скажу,
внучки.
Истину, как крестик, вам вложу
в ручки.
Вы не бойтесь, внученьки, грехов
нужных,
а вы бойтесь, внученьки, гробов
нудных.
Вы бегите дальше от пустой
веры
во грехи, как будто в лес густой,
вербный.
Вы услышьте, внученьки, тихи,
в стонах:
радость перед смертью – лишь грехи
вспомнить…»
«Счастливые билетики,
билетики,
билетики,
а в них мотоциклетики,
«фиатики»,
буфетики,
Не верьте ни политике,
ни дуре кибернетике,
а верьте