– Гостинцы слать будешь? – спросил он, неловко приобняв сестру.
– Непременно, – ответила Евпраксия, а сама добавила мысленно: «Если жива буду».
Слезы хлынули из глаз. Взревели рога, зазвучали команды. Евпраксия осталась стоять одна. Провожающие развернулись в обратную сторону и устремились к Киеву. Некоторое время были слышны прощальные возгласы, а потом и они стихли.
– Ничего, Праксия, ничего-о, – протянул Горислав, незаметно оказавшийся рядом. – Жизнь тебя гнет, а ты не поддавайся.
– Хороший ты, – сказала Евпраксия. – Но глупый.
И полезла в свой дом на колесах, где ей предстояло провести несколько ближайших месяцев. Обустраиваясь, она думала о том, что не огорчилась бы, если бы путешествие никогда не закончилось. Так бы и ехать все дальше и дальше, не оглядываясь, ни о чем не сожалея, ничего не ожидая впереди.
Комнатка Евпраксии была снабжена окошком, которое можно было завесить, когда надоедало смотреть на дорогу и останавливающихся вдоль нее путников. В селениях за обозом гнались голосистые собаки и детишки. Из лесов выходили дровосеки и смолокуры. На лугах, распрямившись, стояли косари и бабы с серпами, провожая процессию взглядами из-под ладоней, приставленных к бровям.
Немцы, в отличие от киевлян, никуда не спешили. При каждой возможности они делали привалы и рассылали слуг за добычей, угощаясь молоком, яйцами, медом и свежим хлебом. Платили они щедро, так что недостатка в съестном не ведали. Русских к столу не приглашали, питались отдельно и держались особняком, делая исключение лишь для Евпраксии, которую звали на свой манер – Праксидой. Ее окружение было числом вдвое меньше и тоже жило своей жизнью, сосредоточенной вокруг княжны и ее воза.
Всякий раз, когда барон Фридрих фон Дюрент приближался к Евпраксии, Горислав был тут как тут, готовый вступиться за ее честь, а десяток дружинников настороженно ожидали его зова. Немца это, похоже, только забавляло. Он вел себя учтиво, не позволяя никаких вольностей. Учил Евпраксию языку, рассказывал об устройстве немецких городов, знакомил с обычаями своей родины. Она научилась доверять ему и даже стала пускать к себе, чтобы упростить беседы, которые получались слишком сбивчивыми, когда велись через окно или на ходу.
Пользуясь отсутствием родителей и наставников, Евпраксия частенько садилась на лошадь, чтобы проделать часть пути верхом. Тряска в замкнутом пространстве выматывала. Дни тянулись долго и проходили незаметно, однообразные в своей бессмысленности. Спутницы княжны то клевали носами, то грызли что-нибудь, то сплетничали.
Евпраксия никогда не призналась бы ни окружающим, ни самой себе, как приятны и радостны ей минуты, проведенные в обществе Горислава. Боясь выдать себя, она старалась подпускать его не слишком часто и сдерживала улыбку во время разговоров. Близость красивого молодого тела волновала ее. Лицо его было несколько угревато, но скрытые мягкой порослью угри не бросались