Ровесники легчайшего огня,
Чьи линии просторны и чисты, —
Они легли на тонкие листы,
Они вошли в седой набросок дня
И ладят в небо гибкие мосты.
Кто тянет время в наши города?
Кого нам нипочём не опознать?
Но знает их лесов святая знать,
К ним ластится оконная слюда
И льнёт снегов больная белизна.
Давай ещё хоть день не вспомним их.
Давай ещё повременим пока.
Они – не смерть, хотя и смерть легка.
Они – не стих, хотя робки, как стих,
Пришедший погостить издалека.
«Определённо – тонкое ляжет вниз…»
Определённо – тонкое ляжет вниз.
Ляжет в основу мраморного пейзажа.
Что погрубее – ржавые пятна лис,
Заиндевелые прочерки биссектрис —
Выше, конечно же, выше сегодня ляжет.
Просто зима в умеренной полосе.
В лесопосадках чернеют вороньи гнёзда.
А по ночам – обычный, такой, как все,
Кто-то спокойно движется по шоссе,
То загораживая, то открывая звёзды.
Кто же? Сказать нетрудно, ответ так прост —
Не замерзая, хотя и в одном исподнем,
Едет Кухулин, дремлет на фоне звёзд.
Тянет его колесницу весёлый клёст,
Но улетит у поворота к Сходне.
«Янычары живут вдоль заузлины n-измеренья…»
Янычары живут вдоль заузлины n-измеренья,
Где-то воздуха близ, чуть касаясь его по утрам
Голью сабель кривых, и пространство сечётся от тренья
И кроится по шву, порождая в итоге ветра.
На пустых полустанках, где ворон костей не отыщет,
Ожидая напрасно последний полночный состав,
Я порой замечал, как неверные алые тыщи
Проносились вблизи от широкой улыбки клеста.
Алый взгляд в темноте, еле слышно скрипят половицы.
Кто-то должен пройти, заметая заранее след.
Я покорен и слеп, я бреду янычарской столицей,
Полумесяцем губ окликая окраины лет.
Кровь подходит к огню, переходит границу, и слада
Больше нет с этой кровью – она уже больше ничья…
…Янычарские кони стоят у пределов Улада,
Где Кухулин цветёт у седой сердцевины ручья.
Как трепещет в ночи твой отмеренный ясень, Европа!..
Словно осенью листья, с церквей опадают кресты.
И горят в темноте янычаровы алые тропы,
И поют на рассвете воздетые в небо клесты.
«Этайн лицо растёт у слепой воды…»
Этайн лицо растёт у слепой воды.
Сердце её – в корнях молодой звезды.
На тростнике – соцветья былой беды.
Этайн, о Этайн!
Бьются, как пчёлы, вешние города
В тот промежуток, где отцвела звезда,
Где отлетает вымершая вода
В тонкое лето.
Имя твоё горчит у испода трав.
Горе твоё у темноты украв,
Мудрая птица своё возвещает