Я видела, что она начинает задыхаться и ищет свое лекарство:
– Потеряла что-то?
– Да. Ингалятор. Когда я нервничаю, то у меня начинаются спазмы.
– Нужно прыснуть, а то как бы чего не случилось, – на последних словах понизив голос, согласилась я.
Оленька, вздрогнув всем телом, прошептала:
– Он был здесь, а другой закончился…
– Этот был единственный? – спросила я, и в моем голосе явно прозвучали радостные нотки.
Она кивнула, не понимая моей радости.
– Не ищи, счастье мое, он у меня, – сообщила я. В ее глазах застыл безумный страх. Она поняла цель моего визита.
– Ты когда-нибудь задумывалась, красивенькая дрянь, хоть ты не из тех, кто напрягает мозги, если ты вообще их включаешь. Представь на секунду себя в моей шкуре. Жутко? Я же должна жить с этим. Мне и так тошно, а тут такие занозы, как вы – подкалывают, смеются.
Тебе не приходило в голову, что я тоже могу чувствовать, обижаться, страдать. Даже у такого урода есть чувства. Что подняла бровки? Удивила тебя? Ты-то принимала меня за пугало в огороде, не так ли? А оно взяло да заговорило.
– Неправда! Я не хотела никого обижать, – заикаясь, прошептала Оленька.
– Не хотела, но обидела, как всегда. Я старалась пропускать ваши выпады мимо ушей, но знаешь, как трудно сохранять спокойствие, когда удавить готова, – я придвинулась к ней. – От сплетен ваших выворачивало. Слушать вас, что наступать в кучу дерьма.
Меня как понесло. Я говорила, не останавливаясь, выплескивая все, что копилось годами. Если долго молчать, то слова и мысли зарываются глубоко внутрь, и высвободить их оттуда подчас невозможно. И я, молчавшая всю жизнь, сейчас наслаждалась каждым своим словом:
– Сознаюсь тебе, ведь ты все равно уже никому ничего не расскажешь, моя тайна умрет с тобой.
Оленька поняла: я здесь для того, чтобы прихлопнуть ее. Она глядела на меня с беспомощным ужасом, искривленное судорогой лицо посерело. Насладившись ее страхом, я продолжала добивать:
– Я люблю Дениса, зная, что он для меня недосягаем. Люблю по-настоящему, не как вы, мелкие душонки. Моя любовь навсегда останется чистой и незапятнанной, ведь мы никогда не окажемся в одной постели. Это вы, потаскушки, барахтаетесь под каждым, а я девственна, такой и останусь до смерти. Сознаюсь, что мне грустно, ведь мне не почувствовать тяжесть его тела и вкус поцелуев. Тут нет ничьей вины. Он мужчина, а значит – слеп. Он видит лишь внешнюю красоту: ни ум, ни душа не ценятся без смазливой мордашки. Что ты дернулась? Сомневаешься в том, что у меня есть душа?
Оленька смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не веря в реальность происходящего. Лицо исказила гримаса, темные круги очертили глаза, вены на висках вздулись.
Вы спросите меня, что чувствует убийца перед тем, как совершить преступление? А ничего. Я думала, что буду нервничать, испытывать страх, сходить с ума, – ничего подобного. Лишь ненависть и желание почувствовать холод мертвого тела. Оленька в моих руках совершенно беспомощная, и я могу сделать