бросалась то в шитье, то в забытье,
то бунтовала, то опять смирялась.
Ты жить старалась из последних сил,
но, отвергая все живое хмуро,
он, этот город, на тебя давил
угрюмостью своей архитектуры.
В нем изнутри был заперт каждый дом.
В нем было все недобро умудренным.
Он не скрывал свой тягостный надлом
и ненависть ко всем, кто не надломлен.
Тогда ты ночью подожгла его.
Испуганно от пламени метнулась,
и я был просто первым, на кого
ты, убегая, в темноте наткнулась.
Я обнял всю дрожавшую тебя,
и ты ко мне безропотно прижалась,
еще не понимая, не любя,
но, как зверек, благодаря за жалость.
И мы с тобой пошли… Куда пошли?
Куда глаза глядят. Но то и дело
оглядывалась ты, как там, вдали,
зловеще твое прошлое горело.
Оно сгорело до конца, дотла.
Но с той поры одно меня тиранит:
туда, где недостывшая зола,
тебя, как зачарованную, тянет.
И вроде ты со мной, и вроде нет.
На самом деле я тобою брошен.
Неся в руке голубоватый свет,
по пепелищу прошлого ты бродишь.
Что там тебе? Там пусто и темно!
О, прошлого таинственная сила!
Ты не могла любить его само,
ну а его руины – полюбила.
Могущественны пепел и зола.
Они в себе, наверно, что-то прячут.
Над тем, что так отчаянно сожгла,
по-детски поджигательница плачет.
Герой Хемингуэя
Когда-то здесь Хемингуэй
писал «Старик и море»,
а может, было бы верней
назвать «Старик и горе»?
Нас из Гаваны «форд» примчал.
О, улочек изгибы!
И грохаются о причал,
как будто глыбы, рыбы.
И кажется, что рокот волн,
гудящий вечно около, —
вне революций или войн —
ничто его не трогало.
Но чтоб не путал я века
и мне потом не каяться,
здесь, на стене у рыбака.
Хрущев, Христос и Кастро!
От века я не убегу!
И весело и ладно
у чьей-то лодки на боку
блестит названье «Лайка».
Со мною рядом он стоит,
прибрежных скал темнее,
рыбак Ансельмо – тот старик,
герой Хемингуэя.
Он худощав и невысок.
Он сед, старик Ансельмо.
Соль океана на висках,
наверное, осела.
Он океаном умудрен.
Он его гулом лечится.
И возле океана он
как вечность возле вечности.
И так, застыв и онемев
перед соленой синью,
он словно силе монумент
и монумент бессилью.
«Читали эту книгу вы?» —
«Нет», – он рукою машет.
«Действительно вам снились львы?»
Смеется он: «Быть может…»
Он вечен, как земля,