Хорошо, что я был голоден весь день, а то бы испортил выскобленную чистоту пола. Я выскочил на улицу. Дома сверкали огнями, рыдала гармонь. В разных концах пели, визжали, кричали, кукарекали, блеяли, хохотали. Казалось, весь мир, от синего снега до черного в крапинку неба, заполнили веселые звуки. Нет, в деревнях и поселках более широко и весело встречали Новый год, чем в городах, здесь было приволье, более простые и свободные отношения.
Вымыв руки и освежив лицо снегом, я, дрожа от холода и нервного возбуждения, вошел в дом и вновь почувствовал запах спиртного. Зажав нос, взял со стола стакан с самогоном и выплеснул на улицу. Набросав в печку дров и прикрыв дверку, чтобы уголек не упал на пол, я приглушил свет в лампе, разделся и улегся спать на кровать, на чистое белье. Пусть хозяйка и ребята спят, где хотят – на полу, на печи, – я сплю в постели.
Но никто не пришел ночевать – все гуляли до утра. Когда за окном забрезжил сиреневый рассвет, начали приходить по одному ребята и, бросив на пол бушлат или фуфайку, не раздеваясь, ложились спать. Оказывается, хозяйка пришла ночью и, увидев, что ее постель занята мной, полезла на печь. Шумно ввалились Потехин и Минченко, явно уже похмелившиеся или еще не протрезвевшие, и гаркнули:
– Подъем, биндюжники! Разлеглись! Вы разве не на Анне встречали Новый год?
– Я на Мане, – ответил Павлов.
– А я даже имени не спросил, но устюков в соломе набрался, – признался Пономарев, и все загоготали, но, увидев на печи хозяйку, зашикали – деревенские секреты нельзя разглашать.
– Да, Саша Уразов лучше всех встретил Новый год и теперь спит в чистой кровати как сурок. Бабенция у него – торт с кремом! – подначивал Минченко.
– А я, кажется, видел ее в нашей компании с другим парнем!
– А может, у тебя в глазах двоилось с перепоя?
Конечно, я уже давно не спал, не спали и другие, потягиваясь и чуть ли не разрывая скулы от зевоты.
– Прикорнем до обеда? – предложил Потехин. – И все разлеглись на полу, кто где.
Мне страсть как хотелось есть. Хозяйка, миловидная женщина лет 30, слезла потихоньку с печи, оделась, забрала ведра и пошла по воду. Потом она загремела дровами. Минченко приподнялся, стал помогать разжигать печку и, воровато оглянувшись на спавших, обнял молодайку, что-то зашептал. Та сбросила с плеч его руки, залилась румянцем. Но это его еще более раззадорило. Когда хозяйка пошла за картофелем в подвал в чулане, он юркнул следом за ней.
Я поднялся