Мотылек над жемчужным пламенем. Кэрри Прай

В свои семнадцать я был зависим. Это было невыносимо, отвратно и крайне удручало. Я ненавидел свою зависимость, как когда-то правду о своей болезни. Я не мог разобраться с зависимостью, не мог побить ее или спустить с лестницы и не знал, как с ней бороться. У меня получалось расставаться с ней на время, но всего лишь на время. Наступало серое утро, наполненное вонью окурков и запахом выпитого алкоголя, что помогал мне забыться, и зависимость снова возвращалась. Я закрывался в комнате, курил до тошноты, насиловал книги, жрал пачками снотворное, но всегда оставался зависимым. Все это было, есть и будет всегда.

      Шум воды. Ванна. Яркий свет.

      На сливной бачок я поставил пепельницу, рядом положил сигареты и спички, снял окровавленный бинт с костяшек, поджег его и бросил в раковину. Несколько минут я завороженно смотрел на разноцветное пламя, которое красиво и жадно пожирало кусок марли. Сейчас мне казалось, что это самое прекрасное зрелище, которое мне только доводилось наблюдать. Подкурив сигарету, я затянулся. Ванная комната, что минутой ранее казалась комнатой пыток, теперь озарилась чем-то прекрасным. Теплым и светлым. Моя подсознательная ванна наполнилась спокойствием и умиротворением. На мгновение в голове промелькнула мысль, что у меня есть шанс стать нормальным.

      Но только на мгновение. На смену радости пришли жуткие воспоминания: ванна, мама, истошная мольба.

      Руки затряслись. Сигарета упала на пол и обожгла ногу. Чтобы избавиться от надоедливых вспышек, я открываю кран и подставляю голову под напор ледяной воды.

      Затылок немеет, но я не сдаюсь. Нельзя. Еще рано.

      Мама. Ванна. Нагреватель. Крик.

      Всякий раз после очередной «завязки», после долгой депрессии и ломок, я возвращаюсь в детство, в те счастливые деньки, где мать трезва и, уложив мою голову на колени, поет красивые песни. До слез грустные, но красивые. Ее холодные руки гладят меня по спине и чешут макушку. Там хорошо. Спокойно.

      Но сейчас меня возвращает в другое детство. Я закрываю глаза и вижу череду уродливых картинок, которые подобно пулям дробят мой череп.

      Мама. Нагреватель. Дикий крик.

      От водной процедуры меня отвлекает отец. Он долбится в дверь. Дерзко. С вызовом. Он вынуждает.

      Нельзя. Еще рано.

      Я включаю игнор, но когда дверь обещает слететь с петель, нервно выдвигаю засов и готовлюсь избить злостного нарушителя моего покоя.

      – Соскучился по гипсу?! – рычу я, когда показывается испуганная голова старика. —

      Я начну с рук и переключусь на ноги, понял?

      – Успокойся, – еле внятно выговаривает помятый отец и показывает на входную дверь. – К тебе пришли там. Выйди.

      Что?

      Отодвинув мерзкое существо, я толкаю ладонью дверь, и та полностью отворяется. Наступает тишина. Мое тело деревенеет, и только скатывающиеся по телу капли воды возвращает какую-либо чувствительность.

      Какого хрена?

      На пороге моей убитой квартиры стоит она. Ее взгляд перепуган, дурацкая шапка сдвинута