Закапал дождь. И сразу стихло вокруг. Бесшумно, без ударов по телу и одежде, без всего видимого, без слышимого. Просто сверху капнуло на крылышко носа, потом с переносицы потекло и капнуло, замочило подбородок, соскочило в ложбинку между ключицами.
Почему на шлемах и забралах нет капель? У них нет, у черного ничего нет. И асфальт сухой, и ноги у них сухие, и только он намочил, провалившись, не удержавшись на поверхности, не дойдя по суху до неизбежности, не поверив.
А дождь усилился и залил глаз и всю половину лица густой медовой патокой, и тело ослабло и стало невесомым, дрожь судорогой пробежала сквозь него, отбирая силы, ноги не держали и стукнулись пятками о землю, поддерживаемые невидимым.
Осторожнее, сказал голос за кадром, кладите сюда, на чистое. И снова набат ударил больно в уши. Нет, сами, не надо, дайте ножницы и бритву, есть бритва? У кого есть бритва? Да какая!? – любая. Нужно инструментом запасаться. Теперь много понадобится.
– Что случилось? – спросил он, открывая глаза.
– Ты сказал: это предательство. И он тебя ударил.
– Да?
– Так и было. А еще ты говорил, что все беды в мире происходят от праведников.
– А разве нет?
– И что не может человек быть Богом или сыном Бога.
– Мне кажется, что и в самом деле не может. Даже если он сын всего человечества. В этом есть большое противоречие.
– Ты же знаешь – у него дед был коммунистом и попал в плен, его расстреляли из-за предательства сослуживца.
– Свои – предатели?
Но не увидел её лица.
– Ты их так ненавидишь? – спросила она вполоборота, прикладывая кусок ткани ко льду, чтобы положить ему на переносицу.
Ничего, кроме белого неба не было вокруг, только черная цяточка пачкала белую полусферу. Он напрягся и моргнул. Небо исчезло вместе с бельмом, и серая почти просвечивающаяся ткань брезента паутиной колыхнулась от внешнего движения. Голова была закреплена к мягкому обручу, который сковывал движение. Рука тоже не хотела подниматься, но после некоторого усилия потянулась к виску. Мягкая ткань окутала голову. От резкого неосторожного движения напряглись мышцы, полоснули острым под макушкой, в потолок, не выпуская наружу.
Гляди, очнулся.
Улыбается.
Улыбается? Бедненький.
Да что ты, в своем уме? Такое говоришь.
А что? Ты же сама видишь – не от мира сего.
Может, ему приснилось что хорошее-доброе.
Здесь-то? Да откуда оно возьмется – доброе!
А вдруг это уже навсегда? Откуда он? Где же его вещи?
Да там они, с ним. Зачем тебе?
Родным позвонить. Ищут ведь поди. Подготовить надо. А то и не узнает никого. Телефон был у него?
Был. Я ему в куртку завернула, чтобы не выпал.
Спроси его о чем-нибудь. Как зовут. А то как бы анестезии не было.