– Эй, парень, ты тут не философствуй, мать твою! Я тебя знать не знаю и знать не хочу…
– А чего вы хотите? – неожиданно прервала выступление полицейского Алина, встав на защиту Егора. – Этот хоть разобраться хочет, а от вас какая польза? Из пистолета постреляете, на пятнадцать суток закроете, родителей в школу вызовете? Тоже мне, нашёлся старший по подъезду!
Полицейский нахмурился, надул щёки, задышал, как бык перед тореадором, раздувая ноздри, но ничего не ответил, махнув на Алину рукой.
– Прикольно! А я вас тоже не знаю, – пацан расплылся в глупой ухмылке, медленно оглядывая одного за другим, – но вы прикольные! Эй, толстый, дашь пестик пострелять?
– Ага, в рожу дам, нарик проклятый! – разозлился полицейский. – Говорил мне дежурный, не ехал бы ты, Михалыч, в пятницу под конец рабочего дня, пусть молодые надрываются, им это в радость. Так нет же, попёрся хрен старый, думал, премию дадут за задержание, а получил заряд картечи в грудь! – он сплюнул под ноги и устало опустился на траву. – Неужто, в самом деле помер, мать вашу? – лицо его искривилось, он шмыгнул носом и стёр кулаком неожиданно выступившие слёзы.
Умом Егор понимал, что факт неожиданного изменения обстановки является железобетонным доказательством перехода в мир иной, как бы прискорбно это не звучало. Хотя, по всем прикидам они сейчас должны были оказаться совсем в другом месте. Почему этот мир, пустынный и безлюдный, так похож на привычный ему город, если не считать странную троицу, свалившуюся на голову в буквальном смысле этого слова?
Только что вокруг кипела жизнь, куда-то бежали люди, шумели машины, летали воробьи, и вдруг всё разом куда-то исчезло, оставив его, точнее их, наедине с пустым молчаливым городом. Окружающее безмолвие давило на психику – казалось диким, что в полуденный час на улицах миллионного города абсолютно не было людей и машин. Пусть ты умер, но ты же в городе! Куда всё подевалось?
Хотелось разрыдаться и пожаловаться кому-то на… на жизнь? Так нет же её, сам только что убеждал остальных в этом. Но чувство горечи было столь сильным, а жалость к самому себе столь непреодолимой, что он отвернулся от всех, подставив лицо ветру. Нельзя показывать слабость, пусть ветер высушит слёзы. Ещё бы как-то протолкнуть комок в горле, мешающий говорить.
– А я думала, раз и всё, темнота и ничего больше нет, – девочка говорила спокойно, входя в странный контраст с недавним своим состоянием. – Думала отомстить им всем, пусть поплачут, будут говорить, как они меня любили, а мне всё равно, ведь меня уже не будет. Хотя, если честно, хотелось в этот момент посмотреть на их рожи, – с неожиданной злостью выкрикнула девчонка, – узнать хотелось, заплачут или просто примут к сведению? Ненавижу…