Уж не резон мечтать о лучшем…
Жаль, кто-то лиру раздразнил,
И вот в терзании беззвучном
Родилось слово, и оно
Быть таковым обречено,
Не худшим, видно, и не лучшим,
Пусть не дошедшим – все равно…
Мне нужен пес, чтоб стих стеречь,
Или искра, чтоб это сжечь…
НОЧЬ ЗА ВАГОННЫМ ОКНОМ (1991)
Не знаю, что я пытаюсь отыскать в том черном мире, странном и неизвестном, в том черном мире, что сейчас находится за вагонным окном моего служебного купе – он мне кажется нелепым, иначе как объяснить его существованье?
А черный, потому что ночь…
И у меня нет никакого другого занятия, нежели прикуривать сигарету от сигареты, и небрежно стряхивать пепел в грязный стакан, и тупо смотреть на пожелтевшую раковину, и ни о чем не думать.
Это хорошо – ни о чем не думать.
За окном – едва различимые перелески, тайные и заколдованные; лишь смутные отблески скользят по ним, словно заговаривая от беды. От беды ли?
Пытаюсь поймать далекие огоньки – но только-только протяну руку, как они исчезают, словно никогда и не существовали. Откуда взяться далеким огням среди вековой тайги? – разве что на полустанке, где поезд обычно притормаживает, или останавливается совсем и надолго – пока не прогрохочет встречный.
Дикой страстью веет от этих лесов. И чем-то древним, каторжным. Никогда не был на каторге… Изучаю маршрут…
Смотрю на часы и одновременно на расписание – и уже не могу разобрать: где цифры, а где буквы. Скоро станция, и нужно будить пассажиров. Хотя, зачем? Пусть едут со мной на край света.
Маленький старичок в сером пиджаке и коричневых брюках заглядывает ко мне:
«Скоро, сынок, приедем?»
«С получаса еще».
«Я у тебя водички попью?»
Достаю из вагонного шкафчика чистый стакан и протягиваю ему.
«Ладно хоть вода есть… и бесплатно».
«Скоро она только нам и останется».
Он грустно улыбается, возвращает мне стакан и идет в вагон собирать вещи.
Старики всегда заранее собирают вещи…
Я начинаю думать о том, что все плохо и безысходно; и что уже вряд ли удастся спасти эту страну, так глупо распорядившуюся своим существованием…
…Я мог бы не быть одиноким.
А просто: остаться с кем-нибудь навсегда, и не мотаться по белу свету в ржавом грохочущем вагоне, и не выискивать «зайцев», и не выскакивать в тамбур на каждой станции, и не перебирать проездные билеты, и не бриться по утрам на ходу, качаясь и придерживаясь рукой за желтую трубу.
Я многого бы не хотел, но разве меня кто-нибудь спрашивает о том; и не я ли сам воспел вагонные защелки, флажки и фонари?..
И у меня достаточно времени, чтобы думать о своей жизни? И во мне достаточно сентиментальности, чтобы пожалеть себя. Но я не хочу… жалеть.
Зато сон начинает осторожно подкрадываться ко мне, и я предпринимаю чистку раковины, смахиваю мусор и пыль с рабочего и чайного столиков, беру в руки веник… и вот уже похож на переросшего, но до сих пор маленького