Хуже всего было ощущение полной политической изоляции, подкреплённое неизбежными скандалами и склоками эмигрантской жизни. Политические эмигранты-народники, уязвлённые критикой Плеханова, горячо реагировали на то, что их клеймили «бакунистами», и требовали публичных извинений. Народники, которые составляли подавляющее большинство эмигрантов из России, крайне враждебно относились к новой группе, членов которой они считали предателями и смутьянами. Годы спустя жена Плеханова вспоминала, что «народовольцы и Н. К. Михайловский владели в эту эпоху умами и чувствами женевской эмиграции и русского студенчества»[50].
«В 80-е годы, после покушения на Александра II, – пишет Роза Люксембург, – в России наступил период самой жестокой безнадёжности. <…> Кладбищенская тишь царила под свинцовыми крышами правления Александра III. Русским обществом, пришедшим в уныние из-за крушения всех своих надежд на мирные реформы, а также кажущейся безрезультатности революционного движения, овладело подавленное настроение покорности. В этой обстановке апатии и малодушия среди русской интеллигенции возникли метафизически-мистические настроения…»[51]
Вот так Роза Люксембург воссоздаёт в памяти холодное десятилетие реакции. Могучее телосложение Александра III позволяло ему ломать руками подковы, но в умственном отношении новый царь был типичным интеллектуальным пигмеем. Фактическим правителем России был Константин Петрович Победоносцев, бывший наставник императора, обер-прокурор Святейшего Синода, полагавший, между прочим, что западная демократия прогнила до основания, а русская патриархальная система наиболее прочна, – что пресса должна молчать, а школы должны находиться под контролем церкви, – и что полномочия царя не должны знать никаких границ. Сельских священников обязали докладывать в полицию обо всех подозрительных с политической точки зрения прихожанах, а проповеди духовенства проходили сквозь сито цензуры. Преследовались все неправославные и нехристианские вероучения. Особо опасными