Решительно входил к нему вновь, уже готовый презрительно кивать бывшему царю в ответ, вести с ним короткую, лишенную всякой вежливости беседу… Но один лишь его взгляд, как вся решимость катилась к чертям. Снова непроизвольно сгибалась спина, вновь срывалось с губ: «ваше высочество». Почтительно улыбающийся Николаю Александровичу Керенский уже начинал ненавидеть его и искал какой-нибудь мести, чтобы сбить эту царственную спесь. Так он придумал особую штуку: Николай и супруга его в ходе расследования о возможном сотрудничестве с враждебной Германией должны спать в отдельных комнатах и общаться друг с другом только во время обеда, в присутствии конвойных.
– Поймите, ваше высочество, это вынужденная мера. Вы ведь наверняка осведомлены о том, сколь многие считают супругу вашу пособницей Германии. Могу заверить вас, что буду только искренне рад, если подобные подозрения в ходе начатого уже расследования не подтвердятся. Пока же, простите великодушно, но мы вынуждены прибегнуть к такой, хоть и (поверьте, я прекрасно сознаю это) крайне неудобной для вас мере. Мы должны избегнуть любых кривотолков. Должны быть уверены, что в процессе расследования вы с супругой не общались ни минуты наедине и, следовательно, не могли сговориться в своих ложных показаниях.
Александр Фёдорович так радовался тому, что придумал прекрасную, унизительную для обоих супругов штуку, которая поможет сбить с них обоих спесь, что даже не позаботился в спешном умышлении своем о следовании логике, – ведь никаких ограничений на общение с детьми не налагалось, а сговориться о чем угодно можно было бы и через них.
Но Александра Фёдоровича заботило лишь одно – хоть в чем-то ущемить, унизить Николая и его семью, сбить с него гордость, чтобы в конце концов его спина почтительно сгибалась перед министром юстиции, а не наоборот.
Но нет… ничего не вышло, не получилось. В конце концов Керенскому осточертела борьба со своим малодушием, своим неистребимым почтением к самодержцу, хоть и лишенному уже трона. К черту их всех! Всю семью! С глаз долой, подальше! В Сибирь их! Туда, куда всегда ссылали самых распоследних узников… Пусть почувствует наконец себя не императором, не самодержцем, а настоящим ссыльным, каторжным! В Тобольск его! В Тобольск!